 |  |  |
Московское городское отделение Общероссийской физкультурно-спортивной общественной организации
Федерация Славянских боевых искусств «Тризна»
|
ЛИТЕРАТУРА КАЗАЧЬЕГО КЛУБА СКАРБ СТАТЬИ ПЛАСТУНЫ
Теперешние пластуны, может быть, и не знают, с каких времен повелась их служба и самое звание. Еще запорожцы в днепровских камышах залегали пластом, высматривая подолгу то татарский загон, то вражеский разъезд. В числе тогдашних куреней значился Пластунский курень, товарищество, которого исполняло, вероятно, эту трудную и опасную службу. На Кубани пластуны явились главнейшими стражами Кордонной Линии. Они были разбросаны по всем постам особыми партиями и всегда держались на самых передовых притонах, где имелись сигнальные пушки. Когда неприятель наступал слишком быстро и в больших силах, пластуны палили «На гасло» (на тревогу). Их положение в отношении к Кордонной Линии почти то же, что положение застрельщиков в отношении к первой боевой линии. В наблюдении за неприятелем они зорче и дальновиднее сторожевых вышек, хоть и не так высоко, как эти последние, поднимают голову. Они рассеяны по всем постам особыми товариществами, но преимущественно любят держаться в самых передовых притонах («батареях»), оторванных от главной черты широкими излучинами Кубани. Каждая батарея имеет трехфунтовую сигнальную пушку (через что и называется она батареей), выстрелом из которой пластуны возвещают тревогу. Пластуны одеваются как черкесы и притом как самые бедные черкесы. Это оттого, что каждый поиск по теснинам и трущобам причиняет сильную аварию их наряду. Черкеска, отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже (вследствие потерянного терпения во время починки) кожаными заплатами; папаха вытертая, порыжелая, но в удостоверение беззаботной отваги заломленная на затылок; чевяки из кожи дикого кабана, щетиной наружу: вот будничное убранство пластуна. Прибавьте к этому сухарную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной штуцерный тесак с деревянным набойником спереди около пояса, и так называемые причандалья: пороховницу, отвертку, жирник, шило из рога дикого козла, иногда котелок, иногда балалайку или даже скрипку, и вы составите себе полное понятие о походной наружности пластуна… Подражая походке и голосу разных зверей, они умели подходить и выть по-волчьи, кричать оленем, филином либо дикой козой, петь петухом и по этим сигналам подавали друг другу вести, собирались в партии. От прочих казаков пластуны отличались как по одежде, так и в походке. Ходили неуклюже, переваливаясь, как бы нехотя; из-под нависших бровей глаза глядят сурово, лицо – совсем бронзовое от загара и ветров. Таков был старый пластун на Кубани, под Севастополем, на берегах Дуная. Дело пластунов — кочевать непрерывно по обоим берегам Кубани, в лабиринте плавней. Им задан нескончаемый урок — открывать неизвестные или вновь являющиеся тропинки в болотах и броды в пограничной реке, класть или проверять приметы на всех проходах, схватывать следы, залегать живым капканом. Они пускаются в свои трудные поиски мелкими партиями, от трех до десяти человек. Искусство пользоваться местностью по-своему, чуткость, зоркий глаз, выстрел без промаху заменяют им численную силу. Пластун скорее теряет жизнь, чем свободу. А если в недобрую минуту и попадется он в железный ошейник хеджрета, то скоро из него вырвется — «выкрутится». Купить в горах порядочному хозяину пластуна в рабы — один разор. Чтоб ни предложено было ему работать, у него один отзыв: не умею, а на уме одна мысль: уйти! Скоро или не скоро, но сыщет он способ выпутаться из цепи или из колоды, выкарабкается в трубу очага и все-таки убежит в свою кубанскую плавню. А какое добро в плавне? В весеннюю и летнюю пору там полно комаров и мошки. Над проходящим или сидящим человеком эти кровожадные насекомые, жалящие как крапива, сгущаются в облако пыли, крутимой вихрем, их усиленное гудение дает заметить сторожкому психадзе, где приготовлена ему засада. Зима приносит пластунам неодолимые трудности. Тогда их скрытные пути погребены под сугробами снега, сметаемого с возвышений в болота, тогда их походы оставляют на снегу глубокие отпечатки, которые ничем не заметешь; тогда обнаженные камыш и кустарник их не укрывают, и конный хеджрет набегает откуда ни возьмись. Турецкая армия, как известно, зимой бывает плоше, чем летом. То же заметно, отчасти и в пластунах. Однако суровые питомцы боевых невзгод и в зимнюю вьюгу, как в летний туман идут бодро навстречу опасности; терпеливо проводят в своих похождениях целые сутки сряду, чутко стерегут приближение врага и первые встречают его своими меткими выстрелами. Замеченные вдали от опорных пунктов и настигнутые превосходным в числе неприятелем, они умеют так рассчитать свой огонь, что не скоро дадут подавить себя многолюдством. Были примеры, что пять-шесть дружных бойцов, неся на своих плечах многолюдную погоню, в первой попавшейся им чаще камыша, осоки, можжевельника оборачивались, разом прикладывались в противников и, не открывая огня, приседали, кому за что пришлось. Этот смелый и решительный оборот останавливал преследующих. Они вдавались в опасение засады, начинали осматриваться на все стороны и открывать медленный, рассчитанный огонь, на который, однако ж, казаки не посылали ответа. Ободренные этим молчанием, горцы принимали движение в обход или бросались напрямик в шашки с обычным криком, который не всегда выражает у них увлечение на решительный удар. Но от страшного, как от возвышенного, один шаг до смешного. В том месте, где казаки присели, горцы находили только шапки и башлыки, надетые на сломленный камыш. Пластуны уже исчезли, как привидение, и горцам осталось лишь повторить часто употребляемое восклицание: «Шайтан гяур!» Ясно, что отправление подобной службы во всем ее пространстве и во всех ее случайностях не может быть подчинено определенному уставу и контролю. А потому пластуны предоставлены в своих поисках, засадах и встречах собственной предприимчивости и изобретательности. Они отдают отчет только в упущениях. Может быть, из этой отрешенности в трудном подвижничестве пластуны черпают свои военные добродетели: терпение, отвагу, сноровку, устойчивость и в придачу несокрушимое здоровье. Когда по Кордонной Линии смирно (это бывает обыкновенно во время полевых работ), они обращают свои поиски в охоту за диким кабаном, козой, оленем и, таким образом, непрерывно держат себя в опытах своего трудного назначения. «Природа мой букварь, а сердце мой учитель»,— говорит мудрец. Пластун скажет, что плавня с дикими ее жильцами — его военная школа, а охота — учитель. И действительно, в этой школе приобретает он первый и твердый навык к трудам, опасностям и самоотвержению и из этой выучки выходит он таким совершенным стрелком, что бьет без промаху впотьмах, не на глаз — на слух. Есть и другие промыслы, где казак привыкает к тому, что его ждет на службе. Около табунов, незнакомых со стойлом, он делается наездником; около стад, угрожаемых зверем,— стрелком. С малолетства он свыкается с невзгодами пастушеской жизни. В поисках за своим стадом изощряется рас познавать места, как в ясный день или темную ночь, так и в дождь, и в туман. В степном одиночестве казак учится терпению, становится чуток, зорок, что идет ему на пользу. Примеры стрелецкого совершенства между пластунами многочисленны, иногда даже печальны. Приходит порой в курень с кордонов плачевная весть, что в темную ночь пластун Левко застрелил пластуна Илька на засаде, в глухой плавне, пустив пулю на хруст камыша. Чтобы не принять за врага своего же брата казака, тихо ползущего в непроглядную темень и осторожно раздвигающего камыш, у пластунов обычно употребляются свои условные сигналы. До точности подражая и голосу птиц, и плачу шакалов, и крику совы, пластуны при нужде перекликаются друг с другом и тем предупреждают опасность всякого рода. Взмахом своей папахи высоко в воздух он обманывает врага, принявшего этот шум в тиши за полет ночной птицы; несколькими искрами от удара кинжалом о кремень он дает знать о себе товарищу, и горе тогда врагу, застигнутому врасплох или спящему. Пластуны принимают к себе новых товарищей большей частью по собственному выбору. Прежде всего требуют они, чтобы новичок был стрелок, затем, что на засаде, в глуши, без надежды на помощь, один потерянный выстрел может повести дело на проигрыш. Потом требуют, чтоб был он неутомимый ходок — качество, необходимое для продолжительных поисков, которым сопутствуют холод и голод. И, наконец, имел бы он довольно хладнокровия и терпения про те случаи, когда надобность укажет, под носом превосходящего неприятеля пролежать в камыше, кустарнике, траве не сколько часов, не изобличив своего присутствия хотя бы одним неосторожным движением, за таив дыхание. Иногда — странное дело! — эти разборчивые и взыскательные подвижники принимают, не говоря ни слова, и даже сами зазывают в свое товарищество какого-нибудь необстрелянного «молодика», который еще не перестал вздыхать по «вечерницам» своего куреня и не успел пред ставить ни одного опыта своих личных служебных достоинств, но которого отец был славный пластун, сложивший свои кости в плавне. Вообще, пластуны имеют свои, никем не спрашиваемые, правила, свои предания, свои поверил и так называемые характерства: заговор от пули, от опоя горячего коня, от укушения змеи; наговор на ружья и капкан; «замовленье» крови, текущей из раны, и прочие. Но их суеверия не в ущерб вере и не мешают им ставить свечку Евстафию, который в земной своей жизни был искусный воин и стрелец, сподобившийся видеть на рогах гонимого им пустынного оленя крест с распятым на нем Господом. Что касается тактики пластуна — она немногосложна. Волчий рот и лисий хвост ее основные правила. В ней повседневную роль играют «сакма» (след) и «залога» (засада). Тот не годится «пластуновать», кто не умеет убрать за собою собственный след, задушить шум своих шагов в трескучем тростнике; кто не умеет поймать следы противника и в следах его прочитать направленный на Линию удар. Где спорят обоюдная хитрость и отвага, где ни с той, ни с другой стороны не говорят «иду на вас!», там нередко один, раньше или позже схваченный след решает успех и неудачу. Перебравшись через Кубань, пластун исчезает. А когда по росистой траве или свежему снегу след неотвязно тянется за ним, он запутывает его: прыгает на одной ноге и, повернувшись спиной к цели своего поиска, идет пятками наперед, «задкует» — хитрит, как старый заяц, множеством известных ему способов отводит улику от своих переходов и притонов. Как оборотни сказок, что чудно меняют рост, в лесу вровень с лесом, в траве вровень с травой — пластуны своими мелкими партиями пробираются с Линии между жилищами неприязненных горцев к нашим закубанским укреплениям, или оттуда на Линию. Истина общеизвестная, что шаг за низовую Кубань — шаг в неприятельский лагерь, потому что поселения горцев на самом деле составляют обширный военный стан, в котором шатры заменены хижинами, немного, впрочем, отличными от бивачных шалашей. И какая бдительность, какая удивительная готовность в этом оседлом лаге ре! По первому дыму сигнального костра днем, по первому выстрелу и гику ночью, все при ружье, все на коне и в сборе. И между тем, истина не менее известная, что в прежние годы, когда еще в горах не было русских укреплений, а в обществах горцев не было так называемых «приверженных» нам людей, пластуны проникали в самое сердце гор, осматривали место положение аулов, сторожили за неприятельскими сборищами и их движениями и своим бес корыстным самоотвержением заменяли продажные, так часто лживые, услуги нынешних лазутчиков. Во всех обстоятельствах боевой службы пластун верен своему назначению. На походе он освещает путь авангарду; или в цепи застрельщиков изловчается и примащивается как бы вернее «присветить» в хвастливо гарцующего наездника; или, наконец, бодрствует в секрет ном карауле за сон ротного ночлега. В закубанском полевом укреплении он вечно на поисках по окрестным лесам и ущельям. Его услужливая бдительность предохраняет пастбища, рубки дров, сенокосы и огородные работы при укреплениях, а тем более и сами укрепления от нечаянных нападений. Наши закубанские укрепления снабжены сверх других средств обороны ручными гранатами про случай штурма. Пластуны придумали этим снарядам свое особенное употребление. Пускаясь иной раз в слишком отважный поиск, они берут в свои сумки несколько ручных гранат; когда дойдет до тесных обстоятельств, они зажгут и бросят гранату в нос шапсугам, а сами — давай Бог ноги. Горцы начнут оглядываться, нет ли засады, пускаются в обход, иногда бросаются в шашки — ан там торчат лишь папахи: пластунов и след простыл. Когда горцы пытались взять Крымское укрепление, что за Кубанью, они выслали сначала партию джигитов. Бабич, в свою очередь, отрядил 40 пластунов, чтоб их отогнать. Черкесы отвели их за несколько верст, потом сразу обнаружили свои силы: оказалось большое скопище, примерно от 2-х до 3-х тысяч. Большая его часть бросилась под укрепление, остальные окружили пластунов. Крыжановский был между ними за старшего. Он укрыл их под обрывом речки, за большой колодой, после чего началось отсиживание. Ни силой, ни хитростью горцы не могли одолеть горстки пластунов: они били на выбор, не теряя ни одного заряда да ром, не торопясь, метко, спокойно. Прошло более двух часов, пока укрепление отбилось и мог подать помощь героям этой замечательной самообороны. В случае всеобщего призыва на войну, черноморцы, переименованные недавно в кубанцев (в 1860 г.), выставляют грозную силу в 74,5 тысяч человек — такое число казаков считается в служилом возрасте. У них своя артиллерия, конница, свои пешие батальоны; они могут со ставить отдельный корпус, воевать своими силами. Несмотря на долгие годы мира, на то, что нынешний казак сдружился больше с плугом, стал «хлеборобом», кубанцы сберегли заветы украинской старины, как уральцы и поморы хранят старину русскую. На Кубани еще не забыто то доброе старое время, когда черноморцы величали друг друга «братом», а кошевого «батьком»; когда «лыцари» жили под соломенной крышей, в светличках о трех окнах; когда казацкие жены и матери езжали попросту в старинных кибитках, а казаки носились на стременах. Тогда за дружеской беседой пили родную варенуху, заедали мнишками; под цымбалы отплясывали «журавля» да «метелицу»; тогда верили, что того, кто никогда не оглядывается, не возьмет ни пуля, ни сабля. Память отцов еще жива и свято чтится среди этого добродушного, простого и гостеприимного воинства. А призывный клич войны бурлит запорожскую кровь. Подобно сподвижникам Богдана, гетмана Хмельницкого, атаманов Серка, Белого, Чепеги и многих других прославленных вождей Украины, Запорожья и Черноморья, их внуки также предпочитают смерть позорной неволе, также любят и воспевают старинную доблесть. По действующему войсковому положению 1842 года пластуны получили право гражданства в рядах военных сил Черноморского казачьего войска. Они признаны отдельным родом, и число их определено штатом: в конных полках по 60, в пеших батальонах по 96 чело век в каждом (Но их много сверх этих штатных чисел). Вместе с тем, в справедливом уважении к их полезной и более трудной службе назначено им преимущественное пред прочими товарищами жалование. Жалование — жалованием, а как по казацкой пословице: «вовка ноги годуют» (кормят), то и с вертела пласту на по весь мясоед не сходит лакомая дичь… В прошлую восточную войну (1853—56 гг.— ред.) при обороне Севастополя пластуны пробирались незаметно в самые траншеи неприятеля и приносили еще спящих врагов, закутан ных в их же одеяла. Бесстрашие, хладнокровие и какое-то особенное прирожденное умение накрыть внезапно неприятеля, хитрость и осторожность — вот главные черты удальства пластунов, подвигам которых невольно удивляешься. При разведке неприятеля в ночных на падениях, в авангардных делах пластуны незаменимы, их батальоны приносят неоценимую пользу во всех сражениях наших регулярных войск и в нынешнюю войну с турками (речь идет о войне 1877—78 гг.— ред.). Следя за ходом событий на театре военных действий, видишь, что казаки и с берегов Дона, и с линий наших на Кавказе, и самые эти пластуны на всем пространстве военной бури поддержали честь русского оружия. В Малой Азии в отрядах генералов Лорис-Меликова и Тергукасова, в Европейской Турции при храбром переходе наших за Дунай, и особенно в отряде генерала Гурко при занятии перевалов через Балканы, повсюду казаки своими подвигами стяжали новые лавры. Между старыми родами кубанских казаков до сих пор сохранились старинные запорожские фамилии Головатых, Белых, Сагайдачных, Чепиг, Кухаренко и других. Высокие, могучего сложения хохлы — потомки запорожцев, они сохранили спокойствие и самообладание своих предков. Не только враг,— мышь не проползет незамеченной мимо стоящего на часах пласту на! Он весь внимание, терпение и чуткая настороженность. На то он и потомок пластунов, добывших когда-то громкую славу в Кавказской войне (1817—1864 гг.— ред.) и под Севастополем. В общем, пластуны, или, говоря официальным языком, казаки пеших батальонов Кубанского казачьего войска, сохранили коренные черты своих малороссийских предков. То же хладнокровие, тот же хохляцкий юмор, та же лень в обычное время, но раз что-либо особенное выведет их из спокойного состояния, энергия их преодолевает все, и эти спокойные люди в минуты встречи с врагом превращаются в львов! (1878 год)
|
