ХУДОЖЕСТВЕННАЯ

В. ДАЛЬ

УРАЛЬСКIЙ КАЗАКЪ

на него уставилъ глаза Подгорновъ, какъ лягавый на кустъ подъ которымъ сидитъ куропатка; въ правой рукѣ держить коротенькое весло, лѣвою ухватился за тонко выстроганный, окованный желѣзомь носъ бударки, ждетъ по знаку атаманскому пушки, чтобы секунды одной не прозеватъ, столкнуть бударку, выкинуть ярыгу, да вытащить осетра. Съ Подгорнова потъ льетъ градомъ только еще въ ожиданiи будущихъ благъ, что же будетъ, когда пойдетъ работа? Вѣкъ на службѣ Подгорновь, рѣдкiй годъ дома, а отъ урядничьяго чину три раза отмаливался; хочетъ быть рядовымъ казакомъ. Урядникъ идетъ куда пошлютъ по очереди, наемки или мiрскихъ денегъ не беретъ ни гроша, тогда какъ казакъ идетъ только охотой, взявъ сь мiру почемъ прiйдется, да и самъ сытъ и обутъ и домашнiе тожъ. Онъ тутъ, старикъ: оть уряду бѣгаетъ, а отъ звѣря, какъ онъ называетъ рыбу, не бѣгаетъ, только бы она отъ него не ушла. А не любитъ онъ, лысый, этихъ водяныхъ сверчковъ, что у насъ зовутся раками: онъ ихъ поганыхъ и въ руки не возьметъ, ни за что!
     Подгорновъ Гурьевскiй казакъ стариннаго закалу: ростомъ не великъ, плотенъ, широкъ въ плечахъ, навертываетъ и въ 30 градусовъ морозу, для легкости, по одной портянкѣ на ногу, надѣваеть въ зимнiе степные походы кожаные либо холщевые шаровары, и если буранъ очень рѣзокъ, то, сидя верхомъ, прикрываетъ ляжку съ наветренной стороны полою полушубка. Морозу онъ не боится, потому что морозъ крепитъ; да притомъ и оводъ и комаръ и муха не обижаютъ у него коня; жару не боится потому, что паръ костей не ломитъ; воды, сырости, дождя не боится потому, что съизмала вѣкь въ мокрой работѣ, по рыболовному промыслу, что Уралъ золотое дно, серебряна покрышка, кормитъ, поитъ, одѣваетъ и обуваетъ его; стало-быть на воду сердиться грѣхъ, это даръ Божiй, тотъ же хлѣбъ. Подгорновъ до того любить воду, коли нѣтъ вина, что на морскомъ рыболовствѣ и на морской службѣ по Каспiйскому морю, пьетъ безъ всякихъ околичностей воду морскую и отвѣчаеть вамъ на вопросъ: хороша ли? «нешто горонитъ маленько,» т. е. горьковата.
     Борода Подгорнову едва-ли не дороже головы: въ этомъ отношенiи Маркiанъ нашъ сущiй турокъ. Отправляя однако же сына на внѣшнюю службу, въ Москву, онъ выбрилъ ему бороду, приказавъ отростить длинней прежняго, когда воротится домой. Старикъ утѣшалъ себя и сына въ бѣдствiи этомъ тѣмъ, что «родительницы замолятъ грѣхъ.» Дома Подгорновъ не пѣвалъ отроду пѣсни, не сказывалъ сказки, не плясалъ, не скоморошничалъ никогда, бѣса не тѣшилъ; о трубкѣ и говорить нечего, онъ дома ненавидѣлъ ея пуще водянаго сверчка, да и не бывало ея таки вь заводѣ ни у кого, въ цѣломь войскѣ. Сказывали, что есть чиновники войсковые, которые, въ похвальбу передъ стороннимъ начальствомъ, носили въ рукавѣ тайкомъ отъ своихъ табакерку, а это, можетъ статься, и напраслина, какъ ея много бываетъ на свѣтѣ. На походѣ Подгорновъ первый пѣсельникь — хоть и гнусилъ немного, на старинный церковный ладъ; первый плясунъ; балалайка явится на третьемъ переходѣ, словно изъ земли выростетъ, явятся и трубка и табакъ; а родительницамъ предоставляется отмаливать и замаливать на досугѣ невольные грѣхи казаковь. Родительницами называетъ впрочемъ Маркiанъ нашъ не только старуху мать свою или тещу, но и тетку и сестру и хозяйку и дочь: весь женскiй полъ. Онѣ всѣ знаютъ церковную грамоту, служатъ сами по старопечатнымъ книгамъ, хозяйничаютъ изъ покупнаго добра, потому что своего, кромѣ рыбы и скота, нѣтъ ничего, ниже хлѣба; ткутъ шелковые пояски, шьютъ сарафаны на себя съ отборной девятой пуговицей и рубахи съ шелковыми рукавами, да вяжутъ по немногу чулки, другой работы у нихъ нѣть. Главное занятiе женщины — возпитывать ребять въ постоянныхъ правилахъ и обычаяхъ домашняго изуверства, которое, соблюдаясь, какь мы видели, съ неприкосновенною святостiю на дому, нарушается безъ всякаго стѣсненiя и оглядки на службѣ, вь командировкахъ и вообще внѣ войсковыхъ предѣловъ, гдѣ нѣтъ своихъ бабъ.
     Описывая, какую погоду любитъ Подгорновъ, мы забыли упомянуть собственно о буранѣ, о зимней вьюгѣ, оть которой гибнетъ ежегодно много людей и скота. Бурана Подгорновъ не жалуетъ; это крутитъ и мутитъ сатана, бунтуетъ противъ святой власти и потому буранъ погода изъ ряду вонъ: «это не погода — не годится никуда, тутъ и скотина одурѣетъ,» говоритъ Маркiанъ, «не токма что человѣкъ.»
     Пришла осень — старикъ опять идетъ съ цѣлымъ войскомъ, ровно на войну, на рыболовство. На тѣсной и быстрой рѣкѣ столпятся тутъ, оть рубежа до рубежа, тысячи бударокъ, — булавки упасть ни-гдѣ, не только сѣти выкинуть; а Подгорновъ плаваетъ какъ и всѣ другiе, связками по¬парно, вытаскиваетъ рыбу, чекушитъ ее и сваливаетъ въ бударку. Саратовскiе и Московскiе торговцы слѣдятъ берегомъ пловучую толпу рыбаковъ и держатъ деньги на-готовѣ: къ вечеру раздѣлка. Тутъ, кажется, всѣ другъ друга передушатъ, передавятъ и вечера не доживутъ; крикъ, шумъ, брань, стукъ, суматоха, толкотня на водѣ, какъ въ самой жаркой рукопашной свалкѣ на кулачномъ бою; давятъ, душатъ другь друга, бударки трещатъ, казаки, стоя въ нихъ и управляя ими, раскачиваются въ обѣ стороны, чуть носомъ воды не достаютъ, вотъ всѣ потонутъ, всѣ другъ друга замнутъ, затопятъ.... ничего не бывало; всѣ разойдутся живы, здоровы, чтобы завтра съ разсвѣтомъ начать у слѣдующаго рубежа, опять по пушкѣ, ту же продѣлку: и такъ вплоть до Каленовской, до низовыхъ станицъ. Подгорновъ гребетъ, жилится, рвется, изъ шкуры лѣзетъ, летитъ въ запуски; гребетъ сильно коротенькимъ весломъ своимъ, имъ же и правитъ и расчищаетъ себѣ дорогу въ этомъ непроходимомъ лѣсу бударокъ, расталкиваетъ ихъ вправо и влѣво, не заботясь о томъ, куда которая летитъ, и ярыгу вытаскиваетъ, и рыбу чекушитъ, и самого его толкаютъ въ задъ и въ бокъ и въ передъ — нужды нѣтъ; онъ только кричитъ и бранится, и зная уже, что никто его не слышитъ и не слушаетъ, потому что всякiй занятъ своимъ, онъ и самъ продолжаетъ свое, облегчая только стѣсненное положенiе свое бранью на вѣй вѣтеръ. Впрочемъ Подгорновъ при этомъ случаѣ никогда не употребляетъ коренныхъ русскихъ ругательствъ: и это также можно делать только въ командировкахъ и походахъ.

     Пришла суровая зима — Уралъ замеръ; сетѣжное море покрыло необозримую степь, голодные и холодные киргизы сидятъ смирно и спокойно на зимовкахъ, не до того имъ чтобы затрогивать пикеты наши, прорываться по ночамъ тутъ и тамъ и угонять стада и табуны, все замерзло; даже самая кровь вь дикаряхь, кажется, остыла; а Подгорновъ опять уже снаряжается на рыболовство, на багренье. Опять онь тутъ, подъ самымъ Уральскомъ, гдѣ въ сборѣ цѣлое войско; опять мечется по пушкѣ какъ угорелый, зря, очертя голову, съ яру на ледъ, на людей, топчетъ, давитъ, не щадя ни себя, ни другихъ — просѣкаетъ, наваренной сталью пешней, въ три маха двѣнадцативершковый ледъ, опускаетъ шестисаженный полуяровый багоръ, коего другой конецъ, перегибаясь черезъ плечо, волочится по льду, поддѣваетъ рыбу, подхватываетъ ее подбагренникомъ, кричитъ, будто его рѣжуть: «ой, братцы, помогите, не вытащу бѣлуги, сила не беретъ,» кричитъ не умолчно, хоть и знаетъ что ему никто не пособить, какъ и самъ онъ ни кому не подастъ помощи, за недосугомъ; кричитъ и вытаскиваетъ кое-какъ рыбу на ледъ, упарившись зимою въ одной рубашкѣ до мокраго поту и окунувшись раза три по шею въ воду, и — выбирается съ добычею своею на сухой берегъ. Окунулся онъь потому, что тысячи рыболововъ, кинувшихся вдругъ на ледъ, на одну хорошую ятовь (5), искрошили въ четверть часа весь ледъ подъ собою, вытаскивая другъ у друга изъ-подъ ногъ рыбу, и вскрыли всю рѣку.

5) Ятовь, омутъ въ который ложится красная рыба на зимовку. Она ложится тѣсно, въ несколько ярусовъ и спитъ ;шумъ и стукъ ея въ это время не пугаютъ и ее просто ощупываютъ слегка багромъ и вытаскиваютъ какъ изъ садка .

 Подгорновъ выгородилъ себѣ кое-какъ чку, т. е. небольшой комокъ льду, отстоялъ его, удержался на немъ, сложилъ тутъ же три-четыре рыбки, рублей на сто или полтораста, и, упираясь багромъ, который гнется въ рукахъ какъ веревка, захвативъ пешню ногами, а подбагренникъ въ зубы, переправился на этомъ паромѣ благополучно на беригъ, сдалъ туть же товаръ и взялъ деньги. Льдина переворачивалась подъ нимь раза три, да Маркiань на нее и не глядѣлъ, онъ только берегъ рыбу свою, привязалъ ее къ ногѣ обрывкомъ или поясомъ, да держалъ въ рукахъ снарядъ и сбрую.
Пришла свѣтлая весна — ледъ тронулся, рѣка вздулась, разлилась; утки, гуси, казарки, потянулись огромными вереницами вслѣдъ за журавлями на сѣверъ, и Подгорновъ опять уже ладитъ бударку, снаряжаетъ плавенныя сѣти и тянется безь-малаго 400 версть, сухимь путемъ вверхъ по рѣкѣ, чтобы послѣ воротиться внизь, домой, водою. Спросите у него, когда онъ, прищуривъ лѣвый глазъ, ровно прицеливается, следитъ низкую стаю лебедей, не ужто-де птица летитъ разумомъ своимъ въ указанный ей перелетъ? Онъ вамъ не призадумавшись ответитъ: «У звѣря не разумъ, а побудка; и птица въ перелетъ идетъ побудкой.» И вотъ побужденiе природы, которое мы, не зная по-русски, взяли изъ словаря иностраннаго и назвали инстинктомъ — слово, впрочемъ, очень прiятное, Маркiанъ Подгорновъ, не зная ни по-французски, ни по-нѣмецки, называетъ побудкой. Ему это простительно.
     Проѣздомь Подгорновъ у каждаго форпоста распрашиваетъ обстоятельно старичковъ, т. е. смотрителей за водами и лѣсами «благополучно ли рыба съ осени ложилась, гдѣ и какъ взкатывалась и каковъ надежень заловъ?» Гдѣ дорога подходитъ къ береговому яру, тамъ Маркiань оборачивается туда, куда его тянетъ, носомъ на воду, жадно глядитъ на Уралъ и, по-временамъ, какь будто прислушивается и облизывается. Если вамъ случалось видеть неистовыхъ
голубятниковъ, псовыхъ и ружейныхъь охотниковъ, которые выходятъ изъ себя, если при нихъ только помянутъ слово объ охотѣ, то можете вообразить себѣ и Уральскаго рыбака Подгорнова. Сѣрые глаза его загораются каждый разъ, когда дѣло коснется рыбы и рыболовства; брови двигаются, играютъ, высокiй лобъ сѣяетъ, губы подбираются. У Маркiана не дрогнула бы рука приколоть всякаго, не говоря о киргизахъ на лѣвомъ берегу, приколоть на мѣстѣ, всякаго, кто осмелился бы напоить скоть изъ Урала во время ходу рыбы. «Рыба тотъ же звѣрь,» говоритъ старикъ съ ожесточенiемъ, «шуму и людей боится; уйдеть, а тамь ищи ее.» Впрочемъ, казакъ нашъ сражался на своемъ вѣку не съ однимъ этимъ звѣремь, съ красной рыбой; онъ, не говоря о походахъ туда-сюда и о всегдашней войнѣ съ кайсаками, уходилъ не малое число кабановъ, когда молодъ былъ, въ Гурьевскихъ камышахъ, а когда ихъ тамъ уже не стало, то на Прорвѣ и на устьяхъ Эмбы. Кабанъ подсѣкъ даже подъ нимъ однажды коня. Одно изъ замѣчательнѣйшихь произшествiй въ жизни Подгорнова было съ нимъ по поводу охоты
за кабанами, а именно: встрѣча глазъ-на- глазъ съ шуповкою или русалкою. Маркiанъ, вопреки закону, отправился однажды наканунѣ какого-то праздника, въ светлую лунную ночь, на ночевье и отъѣхавь, къ устью, черезъ Золотницкiй проранъ, на бударкѣ своей, верстъ 15 отъ Гурьева, залегъ въ мертвой глуши и тиши близь проломанной кабаномъ тропы. Вскорѣ послышался отдаленный шелестъ, потомъ камышъ затрещалъ, ломится звѣрь, подумалъ Подгорновъ и взвелъ курокъ винтовки. Но звѣрь не показывается, а трескъ камыша, приближаясь постепенно со всѣхь сторонъ, вдругъ до того усилился, что у Маркiана на головѣ волосъ поднялся дыбомъ; не видать ничего, а камышъ трещитъ, валится и ломится кругомь, будто огромный табунъ мчится по немъ на пролетъ. Подгорновъ привсталъ, отступилъ несколько шаговъ къ убежищу своему, къ бударкѣ, а на возвышенномъ бугрѣ стоитъ предъ нимъ шуповка, нагая, съ разпущенными волосами; «сколько припомню,» говоритъ старикъ «она была моложава и одной рукой какъ будто манила къ себѣ.» Сотворивъ крестъ и молитву, Маркiань сталъ отступать отъ нея задомъ, добрался до бударки, присѣлъ на колѣни, и, ухвативъ весло, ударился, сколько силъ было, домой.
     Подгорнова знали всѣ, какъ человѣка добродушнаго, который, не смотря на бѣдность свою, помогалъ многимъ, кто бывалъ вь нуждѣ или еще бѣднѣе его. Онъ жалѣлъ убить стараго пса, который жилъ у него годовъ десять и сделался калѣкой, «пусть живетъ нахлѣбникомъ,» говаривалъ старикъ, «не обидитъ насъ, не обьѣсть.» Но когда ему случилось сходить въ зимнiй степной походъ, то онъ, отбивши пару навьюченныхъ верблюдовъ и замѣтивъ, что во вьюкахъ что-то жалобно пищало, не призадумавшись выкинулъ двухъ голыхь ребятишекъ на снѣгъ, и спокойно, безъ оглядки, отправился своимъ путемъ. «Ничего, ваше благородiе,» отвѣчалъ онъ послѣ офицеру, который хотѣлъ было, для порядку, побранить его, «ничего, уснули. Мамокъ что-ли сь собой возить для этихъ щенятъ,» сказалъ онъ про себя разсмѣявшись, «еще у меня и свои-то, можетъ статься, сидятъ дома неѣвши, нынѣ хлѣбъ рубль семь гривень пудъ.»
     Въ походѣ не брали Подгорнова ни зной, ни стужа, ни холодъ, ни голодъ. «Обтерпѣлся,» говаривалъ онъ, «да сь-измаленьку привыкъ; только лошади жаль коли безъ корму стоитъ, а человеку ничего не станется.» Изъ всего оружiя казачьяго, Маркiань менѣе всего жаловалъ саблю, называя ее темлякомъ, который-де болтается безъ пользы. Винтовка на ражкахъ, изъ которой стрѣлялъ онъ лежа, разтянувшись ничкомъ на землѣ, и пика, которою работалъ — прихватывая по временамъ гривки, вотъ вся его надежда. Въ открытую конную атаку онъ не хаживалъ; «не случилось,» говоритъ, «да нашему брату ломовая атака и несподручна;» крикомъ и гикомь бралъ, врасплохъ бралъ, и съ тылу, и въ засадѣ; а подмѣтивъ гдѣ жидко, гдѣ проскочитъ и прорваться можно, не жалѣя коня, гналъ и билъ непрiятеля до-нельзя и не щадилъ никого. «Коли бѣжитъ непрiятель,» говаривалъ Подгорновъ, «такъ развѣ въ землю отъ тебя уйдетъ, а то покидать его нельзя; гони со свѣту долой, покуда бѣжитъ, да не оглянется и не увидитъ, что ты за нимъ одинъ. И бей тоже покуда бѣжитъ: опамятуется да станетъ, такъ того гляди упрется, и вся работа твоя пропала.» Старикъ любилъ винтовку свою на ражкахъ и привыкъ къ ней; стрѣлялъ смолоду гусей, лебедей, утокъ, сайгаковъ, корсуковъ, кабановъ — все пулькой; но форменнымъ карабиномъ онъ очень обижался, на это у него были свои понятiя и разсужденiя. Лошадь выѣзжалъ онъ всякую въ двѣ, три недѣли, не заботясь о томъ, бьетъ ли она только задомъ, или съ козла; подпругъ и катаура никогда туго не подтягивалъ, а считалъ плеть — нагайку лучшимъ самоучителемъ, безъ которой наука ни одному неучу не дается. Подпрукаетъ, подойдетъ, погладитъ, ухватитъ за уши, дастъ поддержать сыну либо племяннику, накинетъ сѣдло, сядетъ — а тамъ дѣло уже по неволѣ пойдетъ своимъ чередомъ;
сколько бы ни носила лошадь, сколько бы ни била, когда-нибудь да уходится и присмирѣеть. Въ упряжку вьгѣздитъ иную, особенно киргизскую, помудреннѣе, да и то ничего. Сперва бокомъ, за одинъ гужъ, вертись и вези какъ знаешь; а тамъ какъ обойдется маленько, въ постромки, да въ оглобли. Плеть первая наука.
     Не только на конѣ и на прѣсной водѣ, но и на морѣ Подгорновъ былъ какъ у себя дома. Сь-измаленьку привыкъ, дѣло домашнее. Онъ хаживалъ и на косныхъ и на посудахъ, кусовыхъ и разшивахъ, не только изъ Гурьева въ Астрахань, но и къ Колпинному кряжу и дальше. По близости въ своихъ водахъ, бывалъ Подгорновъ на морскомъ Курхайскомъ рыболовствѣ, въ одной артели съ другими, потому что одному собраться тяжело, а на Тюпъ- караганъ, Мангишлакъ и въ Кайдакъ хаживалъ по службѣ. Въ старые годы пускался онъ, бывало, и въ открытое море на бударкѣ своей, на крошечномъ долбленомъ челнокѣ, за лебедями, промышлялъ перьями и шкурками, и пухомъ; нынѣ промыслъ этотъ, какъ слишкомъ опасный, давно уже запрещенъ. Подгорновъ зналъ не хуже штурмана зюйдъ-вестъ и нордъ-остъ, фокъ, гротъ, брамъ-топъ, какъ у нихъ называютъ топсель, зналъ шкотъ и галсъ и фалъ, хоть и называлъ обыкновенно послѣднiй подъѣмною снастью. Маркiанъ былъ, самъ того не подозрѣвая, морякъ; лавировалъ и боролся мастерски съ бурей и волнами, какъ съ своимъ братомъ; и это дѣлалъ онъ также отъ того, какъ объяснялся, что «привыкъ такъ съ молодыхъ лѣтъ, что море дѣло сосѣднее, подъ рукой.» Бывалъ онъ и въ относѣ (6) на аханномь рыболовствѣ и таскало его по морю недѣли по двѣ; а между тѣмь льдина все крошилась да крошилась, отъ волнъ и бури, и Подгорновъ видѣлъ день-за-днемъ и часъ-за-часомъ мокрую и холодную смерть подъ собою. 

6) На аханное рыболовство выѣзжалъ на саняхъ , по льду морскому. Приморянѣ ледъ взламываетъ и спираетъ ; казаки говорягъ тогда : шиха ны ста вить. Если сдѣлается послѣ этого верховой вѣтеръ , го рыбаковъ уноситъ на огромныхъ пловучихъ льдинахъ въ открытое море. Это называется быть въ относѣ.

Но Господь милостивъ: казака приносило опять моряной къ берегу. Тогда казакъ нашъ, бывало, тужитъ только о томъ, что снасти пропали и собраться бѣдняку опять ни съ чѣмъ. Впрочемъ, если-бы и не вынесло его на льдинѣ, такъ казаку и на саняхъ ину пору изъ моря выезжать удается, да не по льду, котораго уже нѣть, потому что его взломало бурей, разбило и разнесло; а таки просто на саняхъ по водѣ, по волнамъ: такъ по-крайней-мѣрѣ поправился не давно, на нашей памяти, товарищь Подгорнова, казакъ Дервяновъ, котораго таскало нѣсколько недѣль въ относѣ. Когда лошадь, вь крайнемъ положенiи этомъ, была уже съѣдена, то Дервяновъ, снявши съ нея шкуру, какъ человѣкъ догадливый и запасливый, дудкой или бурдюкомъ, т. е. цѣликомъ, завязалъ ее на взрѣзахъ, подвелъ подъ сани, надулъ, привязалъ, изъ оглобель сдѣлаль весла, изъ армяка парусъ, не знаю гротъ-ли, фокъ-ли, или брамъ-топъ, и добился на кораблѣ этомъ благополучно до встречной
рыбопромышленой посуды, вышедшей изъ Астрахани.
     Наловилъ Подгорновъ много красной рыбы на вѣку своемъ; много икры надѣлалъ и много отправилъ этого товару, продавъ его на мѣсгѣ торговцамъ, въ Москву и въ Питеръ; была рыба его и за Царской трапезой, когда случалось ему попадать на Царское багренье, съ котораго отправляютъ, по древнему обычаю, ежегодно на почтовыхъ тройкахъ Царскiй кусъ или такъ называемый презентъ; но самъ Маркiанъ по цѣлымъ годамъ и не отвѣдывалъ ни осетра, ни бѣлуги, ни шипа, ни севрюги; товаръ этотъ дорогъ, «не по рылу,» какъ выражался старикъ. Онь объѣдался красной рыбы только вь лѣто, послѣ Бузачинскаго походу, когда былъ въ Гурьевской морской сотнѣ за приказнаго, и ходилъ съ есауломъ стеречь войсковыя воды, чтобы Астраханцы не обижали; тогда было у нихъ рыбы вдоволь, и хоть продавать ее не продавали, потому что за это строго взыскивается, а сами ѣли вволю. Дома варила хозяйка Подгорнова по временамъ, когда ловъ разрѣшался, черную рыбу, а не то барановъ рѣзали, ѣли каймакъ (7);

7) Каймакъ , упаренное до густоты молоко, со сливками и густыми пѣнка ми. Казаки сыраго молока не ѣдятъ .

 а какъ посты всѣ соблюдались во всей строгости, такъ и приходилось въ году мѣсяцевъ шесть хлебать постную кашицу да пустыя щи. На походъ снабжала хозяйка своего казака кокурками (8) , сколько можно было подвязать ихъ въ торока.

8) Кокурка , пшничный хлѣбецъ, въ которое за печено яйцо; оно держится такимъ образомъ долго.

     Маркiанъ, какъ человѣкъ бывалый и обтертый, хоть и не решился бы есть изъ одной посуды сь киргизомъ или калмыкомъ «съ собачьей вѣрой,» но нашего брата не совсѣмъ чуждался, а признавалъ человѣкомъ, таки развѣ мало чѣмь хуже себя. По-этому онъ готовъ былъ ѣсть съ нами изъ одной чашки, пить изъ одного ковша и не брезгалъ бы этимъ не только на походѣ, гдѣ все разрѣшается, но даже и дома; но хозяйка его была на этотъ счеть другихъ мыслей и старинныхъ правилъ: за хлѣбъ-соль она ни съ кого и ни за-что не взяла бы платы, потому что это смертный грѣхь; но посуды своей она «скобленому рылу» не подала бы также ни за-что, а полагала, что собаку, собачью вѣру Татарина и нашего брата бритоусца, можно кормить изъ одной общей посуды. Старикъ въ этомъ не смѣлъ больно съ нею спорить, а то бы она ему самому, какъ поганому, поставила щець на особицу, въ черепкѣ, какъ дѣлывала каждый разъ, когда мужъ приходилъ изъ походу, покуда не принялъ еще отъ своихъ очистительную молитву. Разъ какъ-то Подгорновъ поставилъ для дорогаго гостя, котораго никакъ не хотѣль обидѣть, самоваръ и подалъ чайникъ и чашки; хозяйка не случилась на ту пору дома, за-то послѣ онъ на-силу кое-какъ успокоилъ старуху, и ухаживалъ за нею, и упрашивалъ ее долго. Но и тутъ она, не бравши, какъ сказалъ я, ни за-что на свѣгѣ платы за хлѣбь-соль, вытребовала съ проѣзжаго безъ всякихъ обиняковъ гривенникъ на очистительную для посуды молитву; не взяла его однакоже сама, чтобы не сочли этого платой, а просила отправить чашки и гривенникъ съ построннимъ человѣкомъ къ старой дѣвкѣ, которая завѣдывала этимъ дѣломъ, и очистила опоганенную посуду. Хлопотъ за этимъ было много: нельзя было сделать этого дома, а носили посуду на рѣку, сполоснули ее, и прочли молитву.
     Сыновья Подгорнова были ребята нынѣшняго складу: высокiе, стройные и крѣпкiе какъ отецъ. Молодой народъ на Уралѣ чуть-ли не рослее стараго, и, что Богъ дастъ впередъ, не изводится, а крѣпокъ и дюжъ. Какъ растутъ они, такъ росъ въ свое время и отецъ, такъ росли въ свое время дѣды и прадѣды ихъ; отмѣны нѣть никакой. Маркiанъ съ десяти годовъ пасъ табуны, ѣздилъ съ отцомъ на рыболовство и, выставивъ на саняхъ или телѣгѣ значокъ, какую-нибудь тряпицу, шапку, сапогъ, ѣхалъ берегомъ въ тысячной толпѣ саней, на саняхъ или телѣгѣ, провожалъ управлявшагося на водѣ отца и зѣвалъ, т. е. кричалъ, впродолженiе цѣлыхъ сутокъ во всю глотку. Безъ этого рыбакъ въ суматохѣ толпы не нашелъ бы вечеромъ, приставъ къ стану, повозки своей, а потому каждый съ воды и съ берегу даютъ другъ другу голосъ, зѣваютъ, и ровняются. Тутъ наостришь по неволѣ и глаза и уши. По-этому Подгорновъ и видѣлъ сѣрыми глазами своими ясно и чисто тамъ, гдѣ нашъ братъ не видалъ ничего кромѣ неба и земли; а гдѣ Маркiанъ поглядѣвши скажетъ бывало: «чуть мельтешитъ что-то» тамъ безъ хорошей подзорной трубы и не думай разгадать задачу. Онъ привыкъ и на морѣ вѣрно мѣрять разстоянiе закроями (9) и завѣсивъ чирни, т. е. скрывшись отъ берегу, не видалъ его потому только, что берегъ былъ уже подъ кругозоромъ и его нельзя было увидѣть ни въ какую трубу и стекла. 

9) Разстоянiе, на которомъ судно въ морѣ скрывается подъ кругозоромъ, называютъ закроемъ ; это будетъ верстъ 10 - 15.

     Грамматѣ Подгорновъ не выучился, за недосугомъ: вѣкь на службѣ и вь работѣ. Ему граммата и не нужна; это дѣло родительницъ, которыя должны замаливать вольные и невольные грѣхи мужей, отцовъ, сыновей и братьевъ. Родительницы сидятъ себѣ дома, имъ делать нечего какъ сохранять и соблюдать всѣ обычаи исконные и заботиться, по своимъ понятiмъ, о благѣ духовномъ. Пусть же отмаливаютъ за казаковъ, на которыхъ лежатъ заботы о благѣ насущномъ, промыслы и служба.
Скотъ ходить у казаковъ Уральскихь на подножномъ корму зиму и лѣто, круглый годъ, пастухи и табунщики ходятъ за нимъ въ видро и въ ненастье, въ мятель, дождь, зной и стужу. Пастухъ и табунщикъ выгоняютъ скотъ свой на Уралъ не съ рожкомъ и со свирѣлкой, а съ винтовкой за плечомъ, съ копьемъ вь рукахъ и всегда верхомъ. Тамъ изъ станицы въ станицу рѣдко кто поѣдетъ безъ оружiя, и казакъ- ямщикъ садится къ вамъ на козлы съ ружьемъ и въ подсумкѣ, съ боевыми патронами. Итакъ не мудрено, что Подгорновъ привыкъ къ винтовкѣ сьизмала, съ двенадцати годовъ; въ опасномъ мѣсгѣ всегда, не говоря ни слова и не дожидаясь приказанiя, вынетъ-бывало тряпицу изъ-подъ курка, осмотритъ полку, прикроетъ ее огнивомъ и поставитъ курокъ на первый взводъ. Подъѣзжая къ станицѣ, онъ бережно опять закладываетъ полку мячикомъ или клочкомъ овчинки, спускаетъ на нее курокъ въ-упорь, а потомъ еще попробуетъ, не сыплется-ль порохъ сь полки, подбирая съ руки бережно каждое зернышко.
     Случилось Маркiану и голодать по цѣлымъ суткамъ, и къ этому привыкъ онъ съ-молоду. Лѣтомь сносилъ онъ голодъ молча, зимой покрякивалъ и повертывался; лѣтомъ жеваль отъ жажды свинцовую пульку или жеребеекъ, это холодитъ; зимой закусывалъ снѣжкомъ. Солодковый корень, челимъ (10), лебеда, яйца мартышекъ, даже земляной хлѣбъ (11) и разныя другiя съѣдомыя снадобья пропитывали его въ бѣдѣ по нѣскольку сутокъ сряду. Тамъ приходила опять пора, и Маркiань омъѣдался за прошедшее и за будущее. И добро и худо, и нужда и довольство живутъ голмянами, какъ выражался казакъ нашъ, т. е. порою, временемъ, полосою. Но конины и верблюжины Подгорновъ не сталъ бы ѣсть ни за-что; скорѣе, говоритъ, издохну, а такого грѣха на душу не возьму. 

10) Челимъ , водяные орѣхи, выта скива емые со дна озеръ рогожами, за которыя цѣпляются рожками и колючками своими.
11) Земляной хлѣбъ , замѣчательный лишай Усть - Урта . Онъ растетъ ката ясь свободно по землѣ, по камню безъ всякой связи съ почвой. Въ немъ есть некоторое сходство, судя по пита тельнымъ качествамъ, съ Исла ндскимъ мохомъ; въ голодные годы его ѣдятъ . Вкусъ дурной, иловатый. 

     Маркiанъ ходилъ подъ гладкой, круглой стрижкой, какъ всѣ старовѣры наши: т. е. не подъ Русской, не въ скобку, а стригся просто, довольно гладко и ровно, кругомъ. Отправляясь съ полками на внѣшнюю службу, стригся онъ по-казачьи или подъ айдаръ. На Уралѣ ходилъ онъ постоянно въ Хивинскомъ стеганомъ полосатомъ халатѣ и подпоясывался киргизской калпой, кожанымъ ремнемъ съ карманомъ и съ ножемъ; по праздникамъ щеголялъ въ черной бархатной курткѣ или крупкѣ, какъ онъ ее называлъ, можетъ-быть, правильнѣе нашего. Зимой на немъ была высокая черная смушковая шапка, лѣтомъ синяя фуражка съ голубымъ околышемъ и съ козырькомъ. Сверхъ рубахи онъ всегда опоясывался плетенымъ узенькимъ поясомъ — обстоятельство въ глазахь его большой важности, потому что въ рубахѣ безъ опояски ходятъ одни татары. И ребятишекъ маленькихъ хозяйка Подгорнова тщательно всегда подпоясывала и била ихъ больно, если который изъ нихъ разпоясывался или терялъ поясокъ; по опояскѣ этой и на томъ свѣтѣ отличаютъ ребятъ отъ некрещеныхъ татарчатъ и когда, въ прогулкѣ по вертоградамъ небеснымъ, разрѣшается имъ собирать виноградные грозды, то у нихъ есть куда ихъ складывать, за пазуху; татарчатамъ же, напротивь, винограду собирать не куда.
     Подгорновъ дома, на Уралѣ, никогда не божился, а говорилъ: «ей, ей» и «ни, ни;» никогда не говорилъ: спасибо, а «спаси тя Христосъ,» входя въ избу, останавливался на порогѣ и говорилъ: «Господи Iисусе Христе сыне Божiй, помилуй насъ!» и выжидалъ отвѣтнаго: аминь. Вь часовню ходилъ онъ не иначе какъ въ халатѣ на розпашку и съ пояскомъ поверхъ рубахи. Но, принимая кровное учатiе въ родномъ и общемъ дѣлѣ, онъ далъ обѣть, помолиться усердно въ Православной Церкви, если утвердятъ наконецъ окончательно за войскомъ сѣнокосы на лѣвомъ берегу Урала, камышъ-самару съ Узенями и обезпечать угрожаемыя нашествiемъ Астраханцевъ войсковыя морскiя воды.
     Такъ выросъ, такъ жилъ и такъ состарѣлся Подгорновѣ, по-крайней-мѣрѣ сталъ сѣдѣть, хотя ему было не съ большимъ 50 лѣть, потому что написанъ изъ малолѣтныхъ въ казаки по 18-му году, дослуживалъ нынѣ 34-й годъ службы и, надѣясь на милость начальства, собирался въ отставные. Онъ былъ много лѣть линейнымъ, вышелъ потомъ и въ градскiе казаки, тамъ опять попалъ въ линейныя, въ морскую сотню. Въ Гражданскiе или городовые (12) онъ идти самъ не хотѣлъ, покуда силы есть и деньги нужны; но теперь уже поговаривалъ: «пора уважить старику, послужилъ Государю своему довольно и поставилъ за себя двухь казаковъ, Вакха и Евпла.»

12) Градскими казаками называются всѣ служилые казаки, выставляющiе отъ себя требуемые полки и команды на службу; линейными тѣ, которые пона емкѣ или по мiрскимъ подложнымъ деньгамъ , получаемымъ съ градскихъ ежегодно, охраняютъ линiю; Гражданскими казаки на зываютъ особое отдѣленiе малоспособныхъ и дряхлыхъ служилыхъ казаковъ, выставляющихъ людей только въ город выя команды и вообще на службу внутреннюю

Сыновья его получили малоизвѣстныя имена эти по заведенному на Уралѣ порядку, родившись за седмицу до дня празднованiя церковью памяти сихъ святыхъ. Отъ этого обычая тамъ не отступаютъ и Уральское войско представляетъ въ этомъ отношенiи полныя до-никоновскiя святцы. Спросите любаго Уральскаго казака, какъ его зовутъ, и вы рѣдко услышите употребительное между нами имя. Но если хотите знать прозванiе казака и хотите, чтобы онъ понялъ вопросъ вашъ, то спросите его: чей ты, или чьи вы? или даже пожалуй: чей ты прозываешься. На вопросъ чей? казакъ ответить: Карповъ, Донсковъ, Харчовъ, Гавриловъ, Мальгинъ, Казаргинъ, и вы изъ окончанiя видите, что это прямой ответъ на вашъ вопросъ. Вы спрашиваете чей, т. е. изъ какой, изъ чьей семьи? онъ отвѣчаетъ: Донскова или сокращенно Донсковъ, Мальгина, или Мальгинъ, и проч. Въ Сибири спрашиваютъ вместо этого: чьихъ вы? и отъ этого вопроса произошли прозванiя: Кривыхъ, Нагихъ, Ильиныхъ, и проч.
     Надобно вамъ еще сказать, что Маркiана Подгорнова, какъ и всѣхъ земляковъ его, можно узнать по-говору, какъ онъ только слово вымолвить, и сказать ему положительно: ты Уральскiй казакъ. Также легко узнать по-говору хозяйку его Харитину и дочерей Минодору и Гликерiю, хотя въ говорѣ, въ произношенiи казаковъ и родительницъ ихъ нѣтъ ничего общаго. Казакъ говоритъ рѣзко, бойко, отрывисто; отмѣчаетъ языкомъ каждую согласную букву, налегаеть на р, на с, на m, гласныя буквы, напротивъ, скрадываетъ: вы не услышите у него ни чистаго а, ни о, ни у. Родительницы, напротивъ, живучи особнякомъ въ тѣсномъ кругу своемъ, вѣчно дома, всѣ безъ изьятiя перенимаютъ другъ у друга шепелявитъ и произноситъ букву л мягче обыкновеннаго. Онѣ ходятъ гулять и веселиться на синцикъ вь сё льковой субенкѣ, а синчикъ называется у нихъ первоосеннiй ледъ, до пороши, по которому можно скользить въ нарядныхъ башмачкахъ и выставлять впередъ ножку, кричать, шуметь и хохотать. Последнее, по строгому чину домашняго возпитанiя, имь рѣдко удается. Упомянемъ здѣсь еще, возвращаясь къ семейству Маркiана, что старшую дочь свою, Ксенiю, старикъ отдалъ уже за-мужъ, а приданнаго не далъ,
по тамошнему обычаю, ни гроша; объ этомъ и рѣчи не бываетъ, женихъ, напротивъ долженъ по уговору справить невѣстѣ
сороку, головной женскiй уборъ, замѣняющiй со времени замужества, въ праздничные дни, девичью поднизь. Есть сороки на Уралѣ въ 10 и15 тысячъ. Тамъ дѣвки всѣ безприданницы, и обычай этотъ конечно ведется сь-тѣхъ-поръ, какъ ихъ было еще мало, а холостежи казачьей набиралось много.
     Итакъ Маркiанъ Подгорновъ дослуживалъ 34-й годъ службы и глядѣлъ, хоть еще и крѣпокъ былъ, въ отставные; да не выпускали, велѣли послужить еще съ годъ, а тамъ обещали начать забирать справки. Между-тѣмъ, потребовали съ Уралу полкъ въ Турецкую войну. Вышелъ на базарную площадь вь Уральскѣ экзекуторъ войсковой канцелярiи, прежде дѣлывалъ это войсковой Есаулъ, прочиталъ вслухъ казакамъ, которые собрались въ кружокъ и слушали, снявъ шапки, что: «велѣно-де поставить полкъ къ такому-то числу, приходится пяти служивымъ казакамъ поставить одного; сборное мѣсто городъ Уральскъ.» Прочелъ, и пошелъ домой; только и заботъ войсковому начальству, а полкъ къ сроку будетъ.
     Заложиласъ наемка, какъ говорять казаки, или установилась цѣна, подможныхъ мiрскихъ денегъ, по 800 рублей. Подгорнову не-гдѣ взять двухъ-сотъ рублей на свою долю, надо идти служить самому. Дай-пойду, говоритъ, возьму еще разъ деньжонки, авось вь послѣднiй самь соберусь и своихъ наделю и послужу на-послѣдяхъ Великому Государю.
     Пошелъ, запѣль опять пѣсни, обзавелся трубкой на походъ, добылъ на походъ чубараго коня, оба уха и ноздри пороты, и редкой прыти. Полкъ пробылъ два года въ Турцш, тутъ еще позадержали вь Польшѣ слишкомъ годъ, наконецъ спустили; пошли домой, на Уралъ. Выбыло изъ полка однако-же человѣкь полтораста.
     Большой былъ праздникъ въ Уральскѣ, когда вступилъ 4-й полкъ. Родительницы выѣхали на встрѣчу изъ всѣхъ низовыхъ
станицъ, усѣяли всю дорогу отъ города верстъ на десять; вынесли узелки, узелочки, мѣшечки, сткляницы, штофчики, сулейки, все, вишь, жалѣючи своихъ, думаютъ голодные прiйдутъ, такъ напоить и накормить. Стоитъ старуха въ синемъ кумачномъ сарафанѣ, повязанная чернымъ китайчатымъ платкомъ, держитъ въ рукахъ узелокъ и бутылочку, кланяется низехонько, спрашиваетъ: «Подгорновъ, родные мои, гдѣ, Маркiанъ?» Сзади, матушка, сзади. Идетъ вторая сотня, спрашиваетъ старуха: «гдѣ-же Маркiанъ Елисеевичъ Подгорновъ, спаси васъ Христосьъ и помилуй, гдѣ Подгорновъ?» Сзади, говорятъ. Идетъ третiя сотня — тотъ же привѣтъ, тотъ же ответъ. Идетъ и послѣдняя сотня, прошелъ и послѣднiй взводъ послѣдней сотни, а всѣ казаки говорятъ ей, кивнувъ головою назадъ: «сзади матушка, сзади.» Когда прошелъ и обозъ и всѣ отвѣчали только сзади, то Харитина догадалась и поняла въ чемъ дѣло — ударилась объ-земь и завопила страшнымъ голосомъ. Казаки увели ее домой, а Маркiана своего она уже болѣе не видала.