Глава первая.

   Шёл 1874-й год от Рождества Христова. Морозным зимним вечером в казачьем курене «на тихом, на славном, на вольном Дону», поскрипывая пером, писал заметку в областную газету станичный грамотей, которого печалили казавшиеся ему бескультурием и дикостью нравы и обычаи казаков станицы М-й. Может быть Манычской, а может Мелиховской, да мало ли на Дону станиц, чье имя начинается с буквы «М». Суть дела не в этом, а в том, что происходить это могло и там, и сям.

   «11-го февраля, - писал оставшийся неизвестным правдоха,- раздался грустный и протяжный колокольный звон, известивший о начале Великого поста. Прошли шумные святки, бурная масленица, затихли ссоры и драки, но окровавленные лица побитых все ещё стоят перед глазами».

   Дело, если следовать газетной заметке, развивалось по следующему сценарию. С четверга в станице начинались скачки. Желающие, человек по 50, собирались в урочище Усманов, верстах поболее 10-ти от станичного правления, которое было конечной целью состязающихся. Там победителей ждали скромные, но почетные призы: небольшие суммы денег и шали от торговцев, выделенные по этому случаю. Заезды были по воскресенье включительно.

   Кто не смог или не захотел участвовать в скачках, состязались в самой станице в стрельбе из ружей на полном скаку в установленный для этого щит.

   Ближе к вечеру появлялись желающие померять силы в борьбе. А уж потом приходило время кулачному бою.

   Биться начинали ветераны в возрасте 70-ти лет и старше, кто мог, конечно. Выйдя из церкви, потоптавшись и размявшись на майдане, т.е. на главной станичной площади, которая перед церковью и находилась, они начинали задирать друг друга словесно, напоминая каждому о совершенных им за его длинную жизнь прегрешениях или даже злодеяниях, но, что хуже всего, о том, что вызывало насмешку и выставляло старика в нелепом, а то и позорном виде. Память у ветеранов была хорошая и они запросто могли припомнить полувековой и более давности неосторожность или оплошность друг друга, вдоволь поизмывавшись над седовласым «дристуном» или «пердуном». Словесная разминка переходила во взаимные толчки в грудь и плечи, а иногда и кулак свистел в воздухе, с былой резвостью и точностью попадая в скулу, нос или ухо оппонента.

   Деды, конечно, быстро утомлялись и их место занимали мужчины лет 60-ти, в соку ещё. Большинство из них ещё имело любовниц на несколько десятилетий моложе их, кровь ещё довольно живо циркулировала в их жилах. Но и их, конечно-же, хватало не очень надолго.

   Постепенно подтягивались казаки наиболее боеспособных возрастов – 30 - 40-летние. Сражение обретало правильный вид. Выстраивались стенки, где западная часть станицы билась с восточной, в рядах дерущихся появлялись станичные чемпионы боевых единоборств.

   Были особенности, отличавшие бои в этой станице от аналогичных состязаний в иных станицах, о чём ещё пойдёт речь ниже. Как видим, начали бой ветераны, что не совсем привычно видеть в описаниях подобных встреч. Самые, казалось бы, подходящие для этого занятия казаки 20-ти и чуть за 30 лет в боях не участвовали. Можно лишь предположитиь, что их осознанно берегли. Назавтра могли объявить мобилизацию и в спешном порядке отправить казаков за тридевять земель в тридесятое царство. Зачем им ломать руки-ноги и разбивать головы без особой надобности? У молодого поколения станичников были иные занятия в эти дни. Они группами ходили в компании к молодым женщинам, чьё поведение допускало такое, и сменяли там без каких-либо осложнений одна команда – другую. Побывав у жалмерок, таково было общее название доступных женщин, хотя в первоначальном его смысле слово это означало женщину, чей муж находился на царевой службе, казачья молодежь совершала обход девяти имевшихся в станице питейных заведений. Здесь, конечно-же, совсем без драк не обходилось, но они приобретали индивидуальное содержание и не влекли за собой ни тяжелых последствий, ни всеобщей свалки.

   В этот год, как горько констатировал корреспондент из станицы, пострадали и представители станичной власти. Атаман с женой, сыном и невесткой возвращались из гостей, когда им попалась навстречу компания подвыпившего молодняка. Атаман, сам, конечно, отнюдь не трезвый, попытался сделать кому-то внушение. Его нецензурно послали подальше, он попытался схватить обидчика за руку, но схлопотал по физиономии. Сын вступился за отца – досталось и ему.

   Станичный писарь праздновал в гостях у кума. Там и подрались прямо за столом. Писарь возмутился, что кум его, начальника, хотел отвести в холодную комнату, чтобы он протрезвел, и полез в драку. Ну, и в духе доброго гостеприимства получил встречный удар, который оказался более удачным.

   На следующий день оба станичных властителя делали себе примочки, пытаясь устранить или хотя-бы уменьшить синяки на своих благородных лицах.

Глава вторая.

   Год 1874-й, в котором происходили описанные нами события в станице М-й , был ничем, казалось бы, не примечательный. Тишь, гладь и Божья благодать стояли на необъятных просторах Российской империи, тишина и спокойствие царили в Европе, да и в планетарном масштабе, как кажется, ничего из ряда вон происходящего не творилось. Затишье. Что, однако, само по себе должно настораживать, ибо затишье обычно бывает перед бурей. И точно, первые предвестники грядущих вселенских катаклизмов появились как раз весной этого 1874 года, но даже сами участники событий, повлекших в конечном счете вселенскую катастрофу, почти полностью погубившую, среди прочего, и казачество, еще не осознавали всю грандиозность последствий затеянного ими дела, названного «хождением в народ». Один из тех разночинных интеллигентов, что пошли «звать Русь к топору», и один из немногих, кто из них дожил и своими глазами увидел моря крови, которыми залило Россию, кто не был убит своими же и умер в своей постели, поделившись напоследок воспоминаниями о своем революционном прошлом, в те времена студент Медико-Хирургической (впоследствии и ныне Военно-Медицинской) академии в Санкт-Петербурге по фамилии Аптекман описывал встречи с единомышленниками в этом самом году. «Лаконичные вопросы, - вспоминал он: «Куда направляетесь? Куда едете?» - И такие же ответы: « На Волгу! На Урал! На Дон! На Запорожье!»…- Крепкие рукопожатия и всяческие благие пожелания. В путь-дорогу!»

   Между тем и в краях, куда отправлялись предтечи пламенных русских революционеров, те, кого назовут после «народниками», происходили незаметные на первый взгляд, но важные перемены. Так, как раз с этого 1874 года выходившая уже более четверти века в Новочеркасске главная на Дону газета, в которую писал свою возмущенную заметку станичный радетель общечеловеческих гуманитарных ценностей, утратила первоначальное своё имя «Донские войсковые ведомости» и стала именоваться «Донскими областными ведомостями». Либеральные веяния витали над древней Землей Донских Казаков, которая также сменила свое имя. Она побыла сравнительно недолго Землей Войска Донского, а в год 300-летия служения войска российскому престолу- 1870-й и вовсе стала Областью Войска Донского. Казалось бы, ничего особенного, ну, была «землей», стала «областью», была «донских казаков», теперь «войска», их же – Донского Казачьего. Но это при первом приближении. «Войско» у казаков, как и у горских народов Северного Кавказа, изначально означало военно-политическое, т.е. государственное объединение – конфедерацию вольных территориальных обществ, у казаков именовавшихся «станичными обществами», граждане которых (а они именно «гражданами» и именовались официально, в отличие от остальных россиян, которые были лишь «подданными» империи) жили по своим законам – по обычному и станичному праву, а войску, как высшей инстанции, были подсудны по войсковому праву только по преступлениям против самого войска, т.е. в случае государственной измены, и никаким более. Но постепенно из конструкции военно-политической казачье «войско» было плавно трансформировано в военно-административную и хозяйственную, а исконная казачья земля в землю, которая принадлежала этому военно-административному объединению, находившемуся в ведении военного ведомства Российской империи, какое-то время, правда, даже с рудиментами былой ограниченной государственной самостоятельности. Скажем, помещики из числа донских дворян могли продавать свою землю, если у них появились подобные желания или необходимость, только лицам, принадлежащим к войску, и земля, в прямом её смысле, продолжала оставаться в ведении войска. Но реформы Александра II положили и этому конец. Теперь это была лишь «область», на территории которой квартировало казачье войско, которое хоть и имело свои собственные земли, но было уже далеко не единственным земельным собственником Дона, так как наряду со 112-ю казачьим станицами существовали 118 крестьянских волостей на бывших помещичьих землях, и прорва собственно помещичьих земель, которыми владельцы вольны были распоряжаться, как им заблагорассудится.

   Тогда же и военные реформаторы совершили предсказуемый по своим крайне отрицательным последствиям шаг. Они нарушили вековечный принцип формирования казачьих полков, когда в полк брали, как правило, командами по несколько десятков казаков из станиц, расположенных в разных краях Земли Донских Казаков. Когда казаки из Урюпинской, Михайловской и других хопёрских станиц попадали в один полк с казаками из Чирских или Курмоярских станиц на Среднем Дону, Митякинской или Гундоровской с Северского Донца, Егорлыцкой и Кагальницкой из Нижнего Задонья. Теперь же Область Войска Донского поделили, фактически, на 17 территориальных полковых округов, разорвав, по сути, единое прежде войсковое пространство на клочки.

   До того различия между казаками разных станиц до известной степени нивелировались обстоятельствами совместной службы в одних и тех же полках. Ведь казаки даже одной станицы существенно различались между собой, и в одном конце её свадьбы играли и другим обычаям следовали совершенно по иному, нежели в другом. А уж между станицами разница и вовсе была другой раз – пропасть. У казаков черкасских станиц на Нижнем Дону даже присказка бытовала: «Маманя! Не баньте (не мойте, то есть) в энтом ручье ноги: там только что качура воду пил». Качурами они называли казаков с Хопра, Бузулука и Медведицы. Храбрые и предприимчивые, но очень склонные к сутяжничеству и оттого не любимые командирами, которых они терзали своими требованиями и претензиями в части соблюдения их прав, казаки донских низовых станиц в полках были своего рода правозащитниками и нередко командиры, порою очень даже заслуженные и с широкими связями во влиятельных военных и административных кругах, шли под суд за свои прегрешения, лишались чинов, наград, всех прав состояния и отправлялись по этапу «в места не столь отдаленные». Казаки 1-го Донского и Донецкого округов были более терпимы к начальству и послушны ему, а в храбрости, предприимчивости и воинском искусстве представляли собой ту самую «золотую середину», которая делала их опорой командиров, с одной стороны, и признанными лидерами рядовой массы казачества, с другой. Из них выходили превосходные младшие командиры – урядники, а многие дослуживались и до офицерских чинов, порою весьма высоких. Весь почти Верхний Дон, выше Цимлянской станицы, за исключением трех-четырех станиц – Гугнинской, Пятиизбянской, Букановской, которые были своеобразными питомниками донских героев и генералитета, был населен казаками очень храбрыми, искусными в военном деле, но лишенными карьерных устремлений, да и мало способными к дипломатии и компромиссам, без которых карьера не возможна. Они были, как правило, «ведомыми».

   В результате реформ императора Александра Освободителя всегда тяготевшие к Руси и мало отличимые от русских крестьян казаки из окрестностей нынешнего Урюпинска пошли теперь служить в полк, получивший номер 1-й, и исключительно из этих казаков и состоящий, кроме нескольких десятков офицеров полка. Небогатые, порою даже очень бедные и откровенно не любившие царскую власть казаки-старообрядцы с Медведицы, Иловли и примыкающих к ним станиц на Дону – в полки 3-й, 4-й и 17-й. И когда казаки 1-го и 4-го Донских казачьих полков, оказавшись в Петрограде, были предоставлены сами себе, они, поддавшись большевистской пропаганде, не только допустили обе революции 1917-го года, но во многом способствовали им, а чуть позже вместе с казаками из 3-го и 17-го полков на охваченном гражданской войной Дону составили основу 23-й стрелковой дивизии Красной Армии легендарного Филиппа Миронова и частей красной конницы. В тоже время зажиточные и националистически настроенные казаки из станиц Донецкого и 1-го Донского округов, где слово «русак» считалось ругательным еще на памяти автора в 50-60-х гг. минувшего XX века, шли служить в 9-й и 10-й Донские казачьи полки, те, что в ноябре 1917 года во главе с генералом Красновым предприняли отчаянную попытку отбить Петроград у большевиков, а потом сформировали отборные части Донской армии, среди них и знаменитейший из полков – Гундоровский Георгиевский.

   Во времена Отечественной войны 1812 г. и до нее ничего подобного не было. Казачество было может быть и не едино в своих помыслах, так как дошли кое-какие сведения о тайных переговорах, которые вели казаки с французами, но казачество сохранило единство в своих действиях. Надо сказать, что поворот событий, когда значительная часть казачества из опоры престола превратится в её противоположность, был предсказан еще в самом начале реформ 60-х гг. начальником штаба Войска Донского генералом князем Дондуковым-Корсаковым, будущим комадующим русскими оккупационными войсками в Болгарии и устроителем болгарской государственности. Он направил сердитое письмо объёмом в 58 страниц на имя военного министра Милютина, где объяснял пагубность многих затеянных на Дону необдуманных перемен. Письмо это хранится в Российском Государственном Историческом Архиве, но нет никаких сведений о том, читано ли оно теми, кому было адресовано.

   Но это всё, по большому счету, высокая политика, которая, как правило, есть реакция, очень часто-запоздалая и неверная, на те естественные процессы, которые сами по себе происходят в человеческом обществе. А общество не пребывает в статичном состоянии. То, что казалось явлением, само собою разумеющимся и на благо обществу, ещё вчера, сегодня уже кажется пережитком и даже дикостью. И напротив, то, что вчера именовалось гнусным развратом, ныне выглядит невинной и вполне в рамках пристойности шалостью. Казачество неуклонно перерождалось, но процессы эти в различных частях Земли донских казаков шли с разной скоростью. В 70-х гг.XIX века донские аналитики, оставившие немалое литературное наследие, уже говорили, что на казачестве граждан и черкасских станиц, и их противоположности – хопёрских, бузулуцких и медведицких, можно смело ставить крест. Возможность выхода из сословия, предоставленная казакам в 1869 г., уже предопределила судьбу целых популяций казачества.

   Казаки Нижнего Дона устремилась в предпринимательство и сопутствующие ему сферы человеческой деятельности. Самыми популярными профессиями у казаков южных округов стали юрист, врач и актер. К концу XIX столетия и до советского времени лучшими медиками российской столицы были казаки – начальник Военно-Медицинской академии Виктор Пашутин, профессор той-же академии и личный врач императора Александра III - Лев Попов, корифей судебной медицины, делавший вскрытие тела Григория Распутина, профессор Военно-Медицинской и Военно-Юридической академий Дмитрий Косоротов, один из основоположников отечественной курортологии профессор Степан Васильев, великий хирург, первым в России начавший делать операции на сердце, Иван Греков, чье имя и по сей день носит журнал «Вестник хирургии» и множество других, в наше время также. На сценах императорских театров не было равных их землякам - гению драмы Владимиру Давыдову в Александринском театре, великому тенору Ивану Ершову в Мариинском. На самом Дону театру предпочитали залы судебных заседаний, куда набивались толпы казаков, чтобы послушать очередное яркое выступление прокурора Араканцева или адвоката Грекова, или кого-то из многочисленных их коллег.

   Что касается казаков Хопра, Бузулука, Медведицы и Иловли, то им сулили будущее уже в качестве стрелков в пехотных частях Русской армии. Не всё, конечно, сбылось с точностью, но самые выдающиеся командующие Великой Отечественной войны из донских казаков Герои Советского Союза Маркиан Попов, который командовал Брянским фронтом, в ходе Курской битвы летом 1943 г. взявшим Орел, по случаю чего был дан первый победный салют в этой войне в столице нашей Родины - Москве, и командующий армией, соединившейся в мае 1945 г. на Эльбе с американскими союзниками, Василий Попов были: первый – Усть-Медведицкой станицы, а второй – Преображенской на Бузулуке.

   Строгими ревнителями казачьих традиций считались казаки, жившие в станицах по Дону вверх, начиная от Бессергеневской и вплоть до Казанской, и по Северскому Донцу.

   Впрочем, все это очень относительно и не все, конечно, было подтверждено временем. Мы сейчас говорим вообще не об этом даже, а в чем были суть и соль, так сказать, этих самых традиций. Что делало казака казаком? И перестал ли он быть им в результате внешних каких-то перемен? Поменяли форму одежды, принцип комплектования, сроки службы, к воинскому чину «есаул» добавили ещё и «подъесаула». Оказалось, что далеко не все казаки хорошие конники, а многие с Нижнего Дона - вообще никудышные. В военном ведомстве долго думали: не во флот ли их направлять служить, коль уж своих лошадок многие из них откровенно не любят и боятся к ним подходить? Направили во флот и получили прекрасных флотских офицеров и адмиралов, вице-адмирала Михаила Бахирева, например, разгромившего немецкую эскадру в морском сражении у Моонзунда в 1915 г., и др. Но затронуло ли это коренные какие-то основы? Здесь нам не обойтись без серьёзного экскурса в историю.

Глава третья.

   Но коль уж мы ведём речь об истории донского казачества, то должны осознавать, что это малоисследованная и еще менее осознанная область человеческого бытия. История эта богата на события чрезвычайные, масштабные и исключительно впечатляющие, которые требовали от их непосредственных участников высочайшего подъёма духа, мужества, отваги и боевых искусств, в которых человеческая кровь порою текла реками, а картины происходившего леденили ужасом сердца героев этих событий и многие десятилетия после них. Но был даже в столь богатой на подобные события истории донских казаков особенный полувековой почти период, когда события эти шли нескончаемым потоком, как бы нанизанные одно на другое, переходя одно в другое без малейшего перерыва. Это было время величайшего напряжения сил духовных и физических, время великих подвигов, которые навсегда вписали имя Донских Казаков на скрижали мировой истории. Период этот условно можно ограничить двумя памятными датами.

   Первая – это сражение армии под командованием генерала Румянцева с турками при Кагуле 21 июля 1770 г. Знаменательна и сама по себе эта победа русского оружия, сделавшая великим имя русского командующего. Но в исторической памяти донских казаков сражение это связалось, прежде всего, с двумя его эпизодами, которые имели существенные для казаков последствия. Один из этих эпизодов произошёл, собственно, не в ходе самого сражения, а за несколько дней до него. Только что прибывший с Дона в действующую армию казачий полк Алексея Ивановича Иловайского устроил нечто вроде средневекового рыцарского ристалища со смельчаками из турецких рядов на виду у обеих готовящихся к сражению армий. Участвовал в этих поединках и сам казачий полковник Иловайский, будущий Донской войсковой атаман и первый из донских казаков, ставший генералом-от-кавалерии. Одолели в этих состязаниях донцы, что очень способствовало укреплению духа и веры в победу у русских воинов. А уже в ходе cамой битвы генерал Румянцев, наблюдая за происходящим в подзорную трубу, с немалым удивлением обнаружил небывалую картину. Какой-то гигантского роста и сильного сложения казак с серебряного цвета волосами и в голубом чекмене разъезжал по полю боя, отыскивая себе жертву поприметнее среди панически разбегавшихся от него неприятелей, и, отыскав таковую, нападал и мгновенно поражал насмерть. Румянцев отметил для себя семь таких скоротечных схваток, но ведь у командующего были в этом бою и другие занятия, помимо любования боевым искусством ставшего впоследствии знаменитым донского казака Федора Петровича Денисова, тоже дослужившего до чина генерала - от- кавалерии и первым из донских казаков получившего титул графа Российской империи. Мог бы Денисов стать и войсковым атаманом- преемником Алексея Иловайского, но годы, раны и болезни заставили его отказаться от лестного предложения, сделанного ему императором Павлом. По рекомендации Денисова на должность эту назначен был муж его дочери и отец его единственного внука – знаменитого впоследствии графа Василия Орлова - Денисова герой Измаила бригадир Василий Петрович Орлов. Упомянутые нами эпизоды из 1770 года для казаков не подвигами Иловайского и Денисова примечательны, как таковыми: мало ли подвигов водилось за казаками. Но тем, что послужили началом стремительной карьере и этих двух, а вместе с ними и целой генерации донских военачальников, которые, в отличие от их героических предшественников, уже были не союзниками-сателлитами русских, а непосредственно вошли в состав высшей воинской элиты Государства Российского. До того казаки в России считались чем-то если и не совсем иностранцами, то уж и никак не русскими. В «Походном журнале» Петра Великого времен его Персидского похода 1722г. новоявленный император помечал для себя, что русских у него в распоряжении - столько, а казаков – столько. Журнал этот издан и в крупных научных библиотеках имеется. Но вот именно после 1770 г. донское казачество начало с нарастающей скоростью русеть, так как очень быстро русели его «верхи», а за ними неуклонно последовали и все остальные.

   Вторая дата, завершающая описываемый нами период в истории донских казаков, пришлась на окончание наполеоновских войн и ссылку в 1815 г. на затерянный в Атлантике остров Святой Елены низвергнутого императора французов Наполеона Бонапарта.

   Между этими двумя датами было три тяжелейших войны с турками, две со шведами, война с поляками, походы в Персию и безумный в своей авантюрности - в Индию, завершившийся, к счастью для казаков, в начале его, в оренбургской степи. И, конечно –же, с французами, самые знаменитые, может быть, во всемирной истории - наполеоновские войны.

   Собственно, в 1815 году войны для казаков отнюдь не закончились. Разгоралась Кавказская война, впереди были уже не реки, но порою моря пролитой крови и своей, и чужой на полях боев с теми же турками и поляками, французами и англичанами, китайцами и японцами, немцами и австрийцами, но самые страшные и кровавые, конечно же, с такими же казаками, сплошь и рядом - родными сыновьями, братьями, отцами и дедами в пламени гражданской войны. Однако войны эти шли хоть и ожесточенно, но уже не так часто, между ними бывали перерывы, временами значительные. Было поколение казаков, рождения 60-х-70-х гг. XIX столетия, которое вообще практически не участвовало в войнах в возрасте, считавшемся боеспосособным. Поколение это, правда, оказалось в конечном результате самым несчастным за всю, может быть, историю казачества. Почти всё оно было уничтожено в войне гражданской, увидев перед смертью крушение всего того, что составляло до этого смысл их жизни.

   Но как бы то ни было, после наполеоновских войн это были уже не те казаки – полутатары, которые ходили в походы, как кочевники в древности – ордой, что, собственно, и переводится на русский язык словом «войско». Они шли на войну своими станицами, в одном строю и стар, и млад, нередко с женщинами, на разномастных лошадях, разношерстно одетые и разнотипно вооруженные. Они жили и воевали по своим донским казачьим законам, а суть взаимоотношений с Российским престолом укладывали в старинную формулу: «Здравствуй белый царь в Кременной Москве, а мы казаки - на Тихом Дону». После наполеоновских войн с этим было покончено. Полувековая без перерывов почти служба в рядах Русской армии переродила казаков, да и дома условия поменялись разительно: после присоединения Крыма и разгрома Ногайских орд Дон перестал быть пограничной территорией. Станичный атаман Манычской станицы, о драках и кулачных боях в которой мы уже рассказали в начале нашего повествования, Герасим Мамин почти за столетие до этого в феврале 1776 года получил разрешение для станицы заниматься хлебопашеством не левобережной – Кубанской стороне Дона. Время, когда донской казак не выходил в поле без ружья, когда опасности подстерегали его у самого порога его собственного дома и уж, во всяком случае, за околицей станицы, безвозвратно уходило в прошлое. Но вместе с ним уходили и казачьи вольности. Земля донских казаков и фактически и юридически из полусамостоятельного государственного образования стала трансформироваться в российскую губернию с некоторыми особенностями управления и прохождения ее мужским населением воинской службы, а сами казаки в особый тип русских крестьян.

   Надо сказать, что среди донских казаков было поколение, которое прошло весь, или почти весь этот полувековой путь на коне и во всеоружии, испытав в полной мере смертельные опасности, неимоверные трудности и крайние лишения, но поднявшись вместе с тем и на самые вершины воинской славы. Самый известный из этих казаков «вихорь-атаман» Матвей Иванович Платов родился в 1753 году, но уже в Первую русско-турецкую войну в возрасте 21 года, взяв на себя командование двумя казачьими полками, одержал громкую победу над татарами при речке Калалах. Потом он стал генералом-от-кавалерии, Донским войсковым атаманом и графом Российской империи.

   На пять лет раньше Платова родился Дмитрий Евдокимович Греков 1-й, старший из шести родных братьев – генералов Войска Донского и отец известного генерала Тимофея Грекова 18-го, женатого на дочери Платова. Греков 1-й в октябре 1812 года привел к Платову в тарутинский лагерь Кутузова 26 полков Донского ополчения, всех, кого смогли посадить на коня в возрасте от 15 до 60 лет, где деды шли в поход рядом со своими внуками.

   На пять лет моложе Платова был брат его второй жены - Марфы, Андрей Дмитриевич Мартынов, но и он уже в Первую русско-турецкую войну, в 16 лет командовал полком, сменив заболевшего отца своего. В Отечественной войне 1812 г. генерал – лейтенант Мартынов командовал авангардом корпуса Платова. Он был тяжело ранен под Молодечно и умер в начале 1815 г. Его похоронили с артиллерийским салютом и прочими воинскими почестями в принадлежавшей ему слободе Голодаевке, где в начале следующего столетия родился будущий маршал Советского Союза министр обороны СССР Андрей Гречко.

   На год или несколько месяцев старше Платова был друг его юношеских лет, вместе они начинали свою службу писарями в Войсковой канцелярии, Иван Козьмич Краснов. Он довольно поздно – в возрасте за 30 лет стал офицером, но быстро продвигался по службе, благодаря как своим собственным высоким деловым и воинским качествам, так и покровительству Суворова, с которым они как-то, будучи ранеными, лежали в одной госпитальной палатке и подружились. Краснов стал генералом, атаманом Бугского казачьего войска, но погиб в 1812 г. еще до Бородинской битвы. Очень известны до сегодняшнего времени его потомки, среди которых атаман Всевеликого Войска Донского генерал-от-кавалерии писатель с мировым именем Петр Николаевич Краснов, а также наш современник бригадный генерал Чилийской армии Мигель (Михаил Семенович) Краснов.

   Было много других казаков из числа командиров, чьи имена мы не станем перечислять из-за того, что это заняло бы очень много времени и места. Были, конечно же, и рядовые казаки, их сверстники, чья судьба порою выглядит даже более интересной и романтичной, чем у прославленных донских генералов и полковников.

   В 1814 г. в Лондон было доставлено сообщение о взятии союзниками Гамбурга. Доставил эту важную весть донской казак станицы Нагавской - Александр Земленухин. Его прибытие произвело небывалый фурор в столице Великобритании, отчасти благодаря общему победному настрою англичан, но в неменьшей степени и из-за личных качеств казака. Он показывал чудеса ловкости и боевого искусства, демонстрируя владение оружием, джигитовку, собирая с земли монеты на мчащейся на полном скаку лошади, метко стреляя и т.п. Ему было в ту пору шестьдесят лет.

   Примерно этого возраста был и донской казак Александрин, служивший ординарцем у знаменитого прусского генерал-фельдмаршала Блюхера. Он был гигантского роста, имел до пояса седую бороду и от одного его вида мелкие в большинстве своем французы впадали в оцепенение, как кролики при виде удава.

   Эти двое казаков не были каким-то исключением из правил. В 70-х гг. XVIII века переводили на Кавказ из Новохопёрской крепости казаков, сформировавших Хопёрский казачий полк, первый из полков будущего Кубанского казачьего войска, которое получило это свое имя много позже – в 1860 г. Все новохопёрские казаки от младенцев до глубоких старцев были перед переселением тщательно опрошены и с их слов, или их родителей, если речь шла о младенцах, были составлены дошедшие до нашего времени опросные листы. Так вот, один столетний казак на вопрос об отношении к службе ответил, что считает себя состоящим на таковой, хотя давно не посылали куда-либо по служебным надобностям, но и уведомления об отставке он не получал. Так что шестидесятилетние казаки в ту пору отнюдь не считались людьми старыми и бессильными. Впрочем, и в более старых возрастах казакам находилось достойное занятие и даже много позже, в XX уже столетии в приказах по Войску Донскому встречаются казаки, заслужившие звание урядника, что соответствовало общеармейскому унтер-офицеру или нынешнему сержанту, в возрасте весьма почтенном, самому старшему из известных автору этих строк было 85 лет. Как правило они были дежурными – «сидельцами» в станичном или хуторском правлении. До 60-х гг. XIX века одной из обязанностей этих почтенных людей было пороть плетьми провинившихся казаков. Но были, конечно, и другие занятия у казаков старшего возраста, временами еще более увлекательные. О некоторых из них, о снохачестве, например, нам еще предстоит рассказать.

Глава четвёртая.

   Здесь надо отметить, что донские казаки той стародавней поры были людьми в большинстве своем завидного здоровья и удивительного долголетия. Причин этому можно назвать много, здоровый образ жизни, конечно же, не в последнюю очередь одна из них. Земледелие еще не очень привилось тогда на Дону, основными занятиями казаков, когда они находились дома, были охота и рыболовство, оттого они не знали как русские крестьяне изнуряющей тяжести непосильного труда, по большей части казаки тогда были старобрядцами и, следовательно, не курили, воздух и вода в те времена были еще кристалльно чисты. Но, пожалуй, еще важнее была востребованность Донского казачьего общества в людях пожилого и даже преклонного возраста, что делало старость счастливой порой жизни и как ничто иное мощно стимулировало долголетие казаков. Многие из них жили так долго и насыщенно, что морально уставали от жизни, никак не могли дождаться естественного ухода из неё и в один прекрасный день заявляли, что хватит, пожил, пора и честь знать, ложились в уединенном уголке и, по сути, усилием воли заставляли жизнь покинуть их еще не утратившие сил и здоровья телеса.

   Востребованность в стариках имела различные проявления. Но главным было то, что казакам, как первейшее условие их существования, требовалось накапливать, анализировать и усваивать опыт предшествующих поколений. Именно в этой сфере были основные функции казаков старшего поколения. Вся жизнь казака с пеленок и до гробовой доски была напряженным и никогда не прекращавшимся учебным процессом. Сначала казачонок, а затем молодой, и даже не очень уже молодой казак очень внимательно слушал старших и буквально напитывался их собственным жизненным опытом и опытом их предшественников, сохранённым и донесённым до нового поколения в былинах, песнях и преданиях. Но по мере появления собственного опыта и сами казачата включались в педагогический процесс, обучая тех, кто на год-два моложе их, и так по нарастающей. От успешного овладения опытом своих предшественников, от постижения истинных причин их успехов и неудач в очень большой степени зависели собственные успехи и неудачи, а зачастую и сама жизнь казака. Кто плохо учился, того убивали в первом же бою, от того, наверное, самое распространенное занятие их потомков в нынешние времена – преподаватель, в т.ч. и высшей школы. Как Владимир Филиппов, например, нынешний министр образования Российской Федерации – донской казак из Урюпинска. Все стандартные и нестандартные ситуации, в которых оказывались их отцы, деды, прадеды и так далее, на войне-ли, на охоте, в бытовых каких-то переделках изучались, запоминались и были прекрасно известны их внукам и правнукам. Они месяцами проигрывали эти ситуации, не очень спешно передвигаясь по необъятным просторам Евразии, направляясь в ту или иную сторону континента, чтобы в очередном походе встретиться с очередным врагом России и Царского престола. Меряя нескончаемые версты, они не пели, а «играли» свои ни с чем несравнимые песни. Но сами эти песни и предания появлялись на свет и получали право на дальнейшую жизнь, в большинстве своём, на станичных посиделках в кругу стариков.

   «Старички сидят особо и иногда, пригласив к себе сельского священника,- писал в изданной им в 1834 г.в Петербурге «Истории Донского войска» Владимир Богданович Броневский, - попивая, странными голосами поют духовные стихеры, и вперемежку рассказывают в тысячный раз про свои подвиги. Тут хвастливому пространное поле: постороннему, чтобы не помешать беседе, должно притвориться верующим, будто они одни завоевали Европу и отправили Наполеона на остров Святой Елены. Впрочем, - как бы устыдившись своей иронии, продолжает он, - и есть чем похвалиться; многие из них служили во всех походах от 1770 до 1815 года включительно: период славный в наших летописях, и знаменитый для донских наших служивых».

   Да! Им было что вспомнить и рассказать такого, что даже и по тысячному разу находило благоговейно внимающих и бесконечно благодарных за это слушателей. Они под предводительством Суворова, которого в Европе звали «казачьим генералом», брали в 1790 г. штурмом считавшийся неприступным Измаил, с тем же Суворовым в 1799 г переходили через заснеженные Альпы из Италии в Швейцарию, преодолели сто верст по льду Ботнического залива из Финляндии в Швецию с Барклаем-де-Толли в 1809 г, ловили в 1774 г. самозванного «анпиратора», их же собственного соплеменника Емельяна Пугачева из Зимовейской станицы, в безводных песках между Волгой и Яиком, впоймали и сдали тому же Суворову, тонули в холодных водах Балтики, когда шторм разметал осенью 1805 г. корабли эскажры вице-адмирала Сарычева, доставлявшие из Риги на остров Рюген в Германии входившие в состав десанта генерала графа Толстого казачьи полки Фролова 1-го и Грекова 17-го. Они с победой входили в Милан, Берлин, Гамбург и Париж и их с восторгом и узумлением приветствовали многотысячные толпы народа. Они прошли через такую кровь, что их собственная при воспоминаниях об этом стыла в жилах. Двадцать восемь тысяч трупов защитников и обитателей крепости насчитали во взятом и разграбленном Измаиле, где, по словам Суворова, победители «золото делили - пригоршнями, а серебро – шапками». Когда Суворов в 1783 г. карал за самовольство и измену ногайских татар на Кубани, то он приказал в первых на пути донских полков аулах вырезать не только все население этих аулов от мала до велика, но даже и домашний скот, так как его предостаточно будет в аулах последующих. Капитуляцию Варшавы в 1794 г. Суворов принимал у польской делегации между сложенных штабелями тел убитых поляков, а казаки в те дни, как уверяли потом некоторые современники, разъезжали по польской столице с младенцами, насаженными на длинные казачьи пики, и буквально за бесценок распродавали захваченных ими в громадном количестве лошадей. В октябре 1813 г. в день Святого Иерофея в ходе «битвы народов» при Лейпциге, когда казаки лейб-гвардии Казачьего полка во главе с Иваном Ефремовым кинулись на перехват французских кирасир Латур-Мобура, опасно атаковавших холм, на котором находился верховный главнокомандующий Русской Армии император Александр I, и когда две этих силы сошлись вплотную, обнаружилось, что казачьи пики и сабли бессильны нанести какой-либо существенный урон закованным в стальные латы всадникам противной стороны. И тогда воинственная ярость лейб- казаков оборотилась против лошадей, на которых шли в бой французы. Казаки принялись засаживать свои пики и сабли в глаза, уши и ноздри несчастных животных и те, обезумев от боли, сбрасывали с себя своих ездоков и забивали их своими копытами насмерть. Следует добавить здесь, что и собственные неказистые, но чрезвычайно надежные казачьи лошадки в ходе боя также приходили в ярость и грызли вражеских лошадей.

   Казаки отнюдь не были патологическими убийцами, в обычной мирной жизни многие из них и курицу не могли зарезать. Автору этих строк в годы детства в казачьем хуторе Демков станицы Тацинской, бывшей Ермаковской приходилось встречаться с таким явлением, хотя грудь этих казаков была увешена заслуженными боевыми наградами Второй мировой войны. Но большую часть своей жизни казакам описываемой нами поры приходилось проводить на войне, а у войны свои непреложные законы и сантиментам там мало находится места. Да и неправильно было-бы сейчас подходить с мерками современной морали к событиям двухвековой давности, когда мораль царила совсем иная, когда поляки в Варшаве вырезали ночью спящий русский гарнизон, что и вызвало военные действия, когда ногайские татары из столетия в столетие почти ежегодно налетали на русские города и села, на казачьи станицы, убивали и уводили в рабство многие тысячи мирных и беззащитных людей.

   Так вот, когда восьмидесяти- и девяностолетние ветераны, видавшие на своем веку Аустерлиц и Бородино, принимавшие участие в десятках других больших и малых сражений, известных на весь мир и неизвестных уже никому, кроме них самих, попивали в холодке шипучее цимлянское или сладкое кумшацкое винцо и делились воспоминаниями с окружавшей их молодёжью, но ещё более того друг с другом, зачастую они говаривали, что – «Да!» Там-то или там-то было горячо, очень порою тяжко, страшно даже, однако терпимо. Но все это не шло ни в какое сравнение с кулачным боем на льду Ромазанова озера в родном Черкасске в последнем году его существования в качестве столицы Земли донских казаков, в Прощёный день в 1804 от Рождества Христова. «Это был настояший ад», - вспоминали они.

Глава пятая.

   Кулачные бои в донских станицах были явлением обычным, повсеместным и привычным. Знаток донских обычаев и нравов священник из станицы Ведерниковской, вошедшей позже в нынешнюю Константиновскую, сам из казаков Нижне-Каргальской, что с Быстрянской вместе образовала нынешнюю Мариинскую станицу, Степан Тереньевич Пивоваров, который оставил частично дошедшие до нас записки, написанные где-то около 1840 года и опубликованные в донской прессе в 80-х гг. XIX века, среди прочего рассказал и о них.

   «Из тёмной древности был обычай во многих станицах, -писал он,- в осенние и зимние вечера сыновья казаков, выростки от 8 лет до 18-и выходят на улицу и кричат: «Кутьяне, выходи!» У них станица делилась на две части – нижнюю и верхнюю. Становятся затем в два ряда, начинают меньшие: один другого кулаком, из одного ряда пять, из другого десять – и пошла потеха рукопашная. Какая партия не устояла, все бегут, за ними гонятся, кричат и те и другие; но кто сел на колени, того не бьют; у кого нос разбит и кровь течет, он, утершись, снова встает на бой. Часто казаки втравливали малолетков в драку и кого хвалили при этом, а иного трусом называли. Нижнекаргальцы на Святой неделе выходили к Быстрянской станице и на рубеже между станичными юртами начинали бой. Начинали прежде дети, а за ними совершенно взрослые служилые казаки, все чиновники, кто бы какого чина не был, отставные казаки и старые старики. Поднимался крик, шум; случалось один другого ушибали так, что ушибленного отливали водою. С каждой стороны человек по 200 кидалось в одну кучу и бились по чему попало; разгорячившись не смотрели и на сидячего. Сзади боя лежали старики, и когда их сторона не удерживалась и бежала, тогда и они скидали с себя кафтаны, бросали их и вступали в бой; и в них загорался дух военной ревности. Видно было – то та сторона уступала место сражения, то в минуту другая и бежала до самой своей станицы. Такая забава производилась не один день, не два, по несколько дней. Бывали договоры: кто с этого места собьёт, тот ставит ведро водки, кто не устоит – тот два ведра, и там же её распивали; но всякий день, шедши с бою, проходили с песнями на станичную беседу и пили станичную водку – полведра или ведро. При кулачных боях всегда приходили молодые женщины и девицы, играли песни, водили «танки» и знакомились с другими станичницами, как можно одевшись в лучшее платье. У быстрянских к Святой неделе если какая казачка своего шёлкового кубелека не имела, то брала у людей на несколько дней, обещаясь за это несколько дней жать или гресть сено, но каргальские всегда были в своем собственном, всякая была одета по своему состоянию и никто у других одежды не занимал».

   Там, где систематически проводятся какие-то состязания, всегда есть победители и побежденные, а среди победителей – имена, память о которых живет долго, порою намного дольше, чем сами эти чемпионы и даже поколение людей, к которому они принадлежали. Донские предания донесли до нас имя одного из таких чемпионов «на все времена». Он жил в XVIII веке, был известен как Козин, что , скорее всего, от татарского «коза», т.е. теленок. Казаки с этакой фамилией существовали в станицах на Нижнем Дону и на Северском Донце. Наш Козин был казаком то ли Багаевской, то ли Манычской станицы. Известно только, что очень увлекался он, как и большинство тогдашних казаков, охотой и рыбалкой и этим занятиям посвящал все свое время, живя одиноким бобылем, на манер Ерошки из повести Льва Толстого «Казаки». Еще его знали как исключительно искусного кулачного бойца, который многократно демонстрировал свои бойцовские качества в боях против нескольких противников сразу из числа живших на Дону татар. Татары так были восхищены его силой и умением бить их, что, ущучив подходящий момент во время охоты на уток, опрокинули его лодчонку и скрутили барахтающимся в воде, накинув на него сеть. После чего увезли в степь, где он несколько месяцев, если не лет был занят воспроизведением потомства для этого ослабевшего татарского племени, для чего к нему, как к племенному жеребцу, свозили девиц со всей округи. В конце концов и он улучил подходящий момент, убил двоих сопровождающих и бежал от татар.

   Но мы вернемся к рассказу о кулачном бое на Прощеный день 1804 года. Говорили, что вообще в первые пять лет наступившего XIX столетия традиционные для казаков кулачные бои были как никогда ни до, ни после этого ожесточенными. И в особенности в станицах города Черкасска. Всего их было одиннадцать- Черкасская, Середняя, Павловская, Дурновская (не от русского слова «дурень», как уверяют некоторые, а от названия журавлей в тюркских языках – «дурны»), Скородумовская, Тютеревская, Прибылянская, и, по сути, пригородные: три Рыковских и Татарская. Эта последняя была населена донскими казаками-татарами, которые исповедывали Ислам, имели в своей станице мечеть, брили головы наголо и носили тюбетейки.

Глава шестая.

   О донских татарах следовало бы рассказать особо, но рамки нашего рассказа не позволяют сделать этот рассказ очень уж подробным и обстоятельным. Скажем только, что в XV- начале XVI века почти все казаки, известные нам по документам, а известны десятки их по именам и с подробностями их непростой службы в составе дипломатического ведомства – Посольского приказа Государства Российского, были татарами или, во всяком случае, носили татарские имена. Среди них были братья Резяк и Курман Азербаевы, Чюра Албазеев, Темеш Кадышев, Кадыш Абашов, братья Мерег, Тевекель и Тулуш Бакшеевы, Тюлетек Тевекелев, Тойхозюба Ирашов, Тулхозя Ахматов, Мерють Апсеинов, Байкула Олферов и т.п. Хотя в ряде случаев проглядывает что-то в будущем русское: Алферовых, Бакшеевых и Кадышевых и сейчас среди русских, в т.ч. казаков, немало. Даже те из казаков, кто татарином, вроде бы не был, как один из основателей запорожского казачества Евстафий Дашкович, и внешне, и по языку, и по натуре своей были настолько неотличимы от татар, что совершенно не опасаясь быть разоблаченными, находились среди них столько, сколько было им необходимо, чтобы узнать о намерениях татар, и потом напасть или, наоборот, присоединиться к ним. Русскими пленниками Дашкович торговал с большим энтузиазмом и в больших количествах, ни в чем татарам не уступая. В Смутную пору начала XVII века запорожские казаки, они же - черкасы уводили в Крым на продажу тысячи русских пленников, а тех, кого увести не могли по каким-либо причинам, вырезали целыми городами, забираясь с этой целью далеко на Север – к Вологде, Каргополю и т.д. Украинский казачий гетман Богдан Хмельницкий владел татарским языком, как родным, и был, по некоторым сведениям, мусульманином.

   Среди донских казаков татар было тоже немало. Знаменитый Степан Разин на рисунках современников-иностранцев изображался в чалме, прекрасно владел тюркскими языками, политической целью своего похода вверх по Волге объявлял восстановление древнего Астраханского татарского царства и похоронен был после казни в Москве на Татарском кладбище.

   Другая знаменитость - Фрол Минаев, великий донской атаман, современник и сподвижник Петра I в азовских его походах, в молодые годы был известен как выходец откуда-то из Среднего Поволжья с фамильным прозвищем явно тюркских корней – Кунилов. «Обширный дом его, лучший в Черкасске, -писал о нем историк Броневский,- стоял на прекрасном месте. Пленные татары и турки составляли его прислугу: они смотрели за конюшнею, за псовою охотой; без гостей были обыкновенными его собеседниками, а при гостях вместе с тремя его сыновьями служили ему за столом».

   Из издревле населенного татарами - казаками города Темников прибыл на Дон и прародитель известнейшего донского рода Иловайских, что тоже свободно переводится с тюркских языков, как «люди рода медведя», но не имеет никаких убедительных объяснений из русской лексики.

   Имена татар часто встречаются на страницах донских хроник – Айтак Аканей, Жононай Курманов и т.п. Когда осенью 1772 г. в Черкасск прибыл генерал Черепов, чтобы препроводить в одну из российских столиц для проведения следственных действий находившегося под сильным подозрением в совершенных им злоупотреблениях и даже государственной измене войскового атамана Степана Ефремова, и среди казаков, посчитавших это явным нарушением их прав самим решать судьбы своих атаманов, вспыхнули волнения, в результате которых важная персона из столицы по старому доброму обычаю (в куль да в воду!) едва не была утоплена в Дону, то среди ярых ревнителей казачьей старины и активных зачинщиков выступлений против российской власти были донские казаки Муса Алиев, Муса Тюмеев, Ромазан Тахтаров и т.п.

   Так вот в кулачных боях, о которых мы ведем речь, одной из сражающихся сторон были донские татары. Но были на их стороне и некоторые казаки из других черкасских станиц. По каким признакам они подбирались в одну команду, теперь уже можно лишь предполагать, да и то с очень малой степенью вероятности. Но все равно их было маловато против объединенных сил десяти других черкасских станиц. Поэтому им традиционно не возбранялось приглашать для усиления своих рядов бойцов из других донских станиц, где тоже татары водились, да и издалека звать подмогу не возражали. В том числе из самой Казани, в ту пору, как кажется, крупнейшего российского города, ехали, чтобы в честном бою померяться силами с казаками лучшие казанские кулачные бойцы.

   В тот год, о котором потом с содроганием вспоминали казаки, на татарской стороне особенно выделялось два богатыря – Алейка и Аблашка. О последнем говорили, что он был три аршина с вершком, т.е. 215 сантиметров ростом при широченных плечах и мощной груди – настоящий гигант даже по нынешним временам, когда акселерация заметно повысила средний рост россиян в сравнении с людьми предшествующих эпох.

Глава седьмая.

   На стороне черкасских казаков тоже были знатные кулачные бойцы, среди которых выделялись три богатыря – Жученков, Мыльников и Назаров. Фамилии всё известные, но о Жученковых надо сказать особо. Это самый старый из известных казачьих родов Черкасска, а то и всего Дона. Их предок толи в 1571, толи в 1517 (так у донского историка Евграфа Савельева, но две последних цифры могли перепутать при типографском наборе) купил у какого-то ногайского князя участок земли, на котором и был основан Черкасск.

   Тот первый Жученко, как уверяли донские историки - Петр Краснов в «Картинах былого Тихого Дона» или профессор Богачев в «Очерках географии Всевеликого Войска Донского», изданной в 1918 г., был иудеем – «жидовином», впрочем, как и многие другие основатели черкасских казачьих родов. Скорее всего, они были караимами, представителями небольшой тюркской народности – потомков хазар, которые исповедуют разновидность иудаизма, не совсем иудаизм даже, а что-то отдаленно с ним схожее. Их предки в средние века составляли личную гвардию властителей Крыма, чьей резиденцией и главным убежищем был Чуфут-Кале, т.е. Еврейская Крепость. Много караимов пополняло казачество Речи Посполитой - запорожское, реестровое и т.д., переходило в Православие, становилось старшинами и даже гетманами, как Эльяш Караимович, убитый Хмельницким. Возможно и на Дону были они же. Им мог быть Корнилий Яковлев Черкес, крестный отец Степана Разина. Черкес - доныне едва ли не самая распространенная фамилия у караимов. Маршал Советского Союза министр обороны СССР Родион Яковлевич Малиновский (встречаются в литературе такие утверждения) был, вроде бы, из караимов.

   Коль уж мы заговорили о Жученковых, то какого бы происхождения они не были, на всем почти протяжении донской истории они были одной из самых богатых и влиятельных семей. В доме одного из них держали закованного в цепи Стеньку Разина в 1671 г., до того, как он был отправлен в Москву на казнь. В доме другого, может быть, в том же самом, в 1863 г. останавливался и гостил Атаман Всех казачьих войск Наследник престола Российского умерший вскоре после этого Николай Александрович, которому не суждено было стать Николаем II. В общем, в то время, о котором мы ведем рассказ, Жученковы были своего рода донские ротшильды, с которыми по богатству могли соперничать только аказаки из атаманской династии - Ефремовы да, пожалуй, Шапошниковы, давшие в советские времена двух маршалов – начальника Генерального штаба РККА маршала Советского Союза Бориса Шапошникова, автора знаменитого теоретическоого труда «Мозг армии», и маршала авиации последнего министра обороны СССР Евгения Шапошникова, тоже, говорят, далеко не бедствующего ныне человека.

   Иудаизм, если он и имел когда-то место, давно уступил у Жученковых Старообрядческому Православию. Они так и встретили революцию 1917 г. – во главе Старочеркасской старобрядческой общины были Жученков, Шапошников и Тепин, представитель фамилии не столь громкой, как Шапошниковы или Жученковы, но тоже породившей кое-кого из заметных людей, в бизнесе Санкт-Петербурга, по крайней мере.

   Богатые казаки были не просто участниками боев, но их вдохновителями и, как сказали бы мы сейчас, спонсорами. Вместе с донскими чиновниками. Так в ту пору на Дону именовали казаков, имевших общевойсковые воинские чины – офицерские и генеральские.

   В том 1804 году Россия не вела каких-либо масштабных боевых действий. В своих родных станицах находились многие казаки, в т.ч. десятки генералов и сотни офицеров Русской армии. Они были любители сойтись в кулачном бою, но здесь их воинские чины большой роли не играли. В расчет принимались только личные бойцовские качества и умение организовать именно кулачный, а не всамделишный бой с применением артиллерии и т.п. Впрочем, генерал-лейтенант Иван Иванович Краснов, внук первого из известных нам Красновых – атамана Бугского казачьего войска Ивана Козьмича Краснова, и дед других знаменитостей, атамана Всевеликого Войска Донского – Петра и его старших братьев - выдающихся ученых Андрея и Платона Николаевичей Красновых, ботаника и литературного переводчика и критика, сам замечательный писатель, писал, что кулачные бои в донских станицах тоже готовились с учетом достижений военно-стратегической мысли и тактического искусства. Предварительно составлялась диспозиция, определялись ударные и резервные группы, возможности маневрирования, места для засад и т.п. Бои в Черкасске длились по нескольку часов и с обеих сторон в них участвовало по пятьсот и более человек. Но в 1804 году народу по своим домам было как никогда много, а желание сойтись в кулачном бою так сильно, что после полудня к месту боя подтянулось по нескольку тысяч казаков с каждой из сражавшихся сторон.

   Чтобы понять весь ужас того, что предстояло им испытать, надо представлять себе, что казаки в те времена, да и в последующие тоже были воинами из частей специального назначения Русской армии. Их с детства готовили к самостоятельным действиям в отрыве от основных сил – в разведке, специальной связи, в диверсионных группах, зачастую по два-три человека, а то и в одиночку. Русская поговорка «один в поле не воин» - это совершенно не про казаков, да казаки сами никогда себя русскими и не называли, фактически ими и не были, имея совершенно отличный от русских образ мышления и стереотип поведения. «Каждый казак - сам себе атаман», - вот основной смысл казачьего мировоззрения. Для русского «на миру и смерть красна», казак один, даже если он атакует в строю. Он согласовывает свои действия с соседями по этому строю и с теми, кто подает команды, а не слепо действует в безотчетном повиновении кому-то, кто взял на себя смелость распоряжаться чужими судьбами и жизнями. Иван Иванович Краснов называл управление казаками в бою «военным самоуправлением». Знаменитая кричащая и свистящая казачья лава – это, в известной степени, атакующий противника митинг далеко не во всем согласных друг с другом людей. Их успех был, как правило, следствием высочайшей индивидуальной выучки. В том числе в боевых единоборствах. И вот несколько тысяч таких бойцов, каждый из которых должен был и мог справиться в бою с двумя противниками, одновременно атакующими его, сошлись, чтобы померяться силами между собою. Можно сказать: «по гамбургскому счету», т.е. без поддавков и оглядки на публику и начальство.

Глава восьмая.

   В этом бою татары держались дружнее и перевес стал клониться в их сторону. Кровь громадными лужами растекалась по льду озера, где образовался эпицентр этого катаклизма. В какой-то момент татарам удалось оттеснить и окружить Жученкова и Мыльникова. Те своими пудовыми кулаками десятками укладывали противников полумертвыми, но доставалось и им. Казаки увидели, что их товарищи в беде и несколько десятков их бросилось пробиваться на выручку. Озверевшие противники рвали в клочья одежду друг на друге и били, не сдерживая себя более ничем, насмерть. С обеих сторон появились убитые, и татары, пока выручка не поспела, норовили завалить Жученкова с Мыльниковым, чтобы убить лежачими. Это возбудило еще большую ярость казаков, еще десятки и десятки их, очертя головы, бросались в пекло, где их встречали свинцовые кулаки казанских бойцов и громадные кулачища Аблашки.

  Страшны были бои, в которых доводилось участвовать казакам – Кинбурн, Измаил, Прага и т.д. И там приходилось порой сходиться с противником грудь в грудь в смертельной схватке. Но там было оружие в руках, да и сами эти схватки занимали какие-то считанные минуты в ходе боя. А здесь бились насмерть часами напролет и голыми руками. Было отчего ужасаться и тридцать лет после прожитых наяву этих сцен из Апокалипсиса.

  Татары дрогнули и обратились в бегство. Возможно оттого, что их было меньше. Хотя ничего нам об этом не известно. Может оттого, что генералов и офицеров среди татар было на порядки меньше, чем среди их противников, и тем лучше противникам удалось спланировать и организовать боевые действия. Краснов что-то писал об обходных маневрах. Может засадный полк в решающий момент появился на поле боя для противников невесть откуда, как когда-то на Куликовом поле. Как бы то ни было, но татары бежали и укрылись в Татарской станице.

   Казаки преследовали их только до моста через протоку, отделявшую Татарскую станицу от остальных десяти казачьих. Остановившись и ликуя по поводу победы, казавшейся им одержанной, они четверть часа кричали и прыгали у этой протоки и этого моста, бездумно растрачивая немногие оставшиеся у них силы.

   А тем временем в Татарской станице поднялись все, кто мог передвигаться, включая женщин, детей, стариков и столетних старух. У кого силенки были, брал дубину поздоровее, более слабые довольствовались дрекольем из разобранных по этому случаю плетней. И когда через четверть часа эта обезумевшая от ярости толпа в неукротимом желании уничтожать все живое, попавшееся ей по дороге, кинулась к мосту, не выдержали уже казаки и обратились в бегство. Залитый кровью лед Ромазанова озера знаменовал финал этого страшного боя, немало его участников было убито, еще больше подобрали на льду полумертвыми.

Глава девятая.

   На будущий год столицу перенесли в Новый Черкасск в местность, именовавшуюся ранее Бирючий Кут, что в переводе с татарского значит Волчий Угол. Часть казаков перешла на новое место, часть осталась в Старом Черкасске, часть спустилась по Дону ниже – в Гниловскую станицу, иные разбрелись по другим донским станицам. В том же 1805 году разразилась большая война с Наполеоном и нашу армию ждал разгром при Аустерлице. Потом заварилась очередная война с турками, неспокойно было на Кавказе. На Севере шведы все еще имели военно-полититческие амбиции и пришлось завершать дело, начатое Петром Великим по укрощению надменного соседа. Далее Отечественная война 1812 года и триумфальное шествие казаков по Европе. Драк им хватало и помимо домашних. А когда войны окончились, оказалось, что и кулачные бои отошли в область преданий. Нет! Они, конечно, продолжались и наш рассказ начинался с одного из таких боев в 1874 г., но это было уже нечто иное. Так, спорт, забава, развлечение, выражаясь современным языком – бытовуха. Но никак не политика, т.е. искусство управления «полисом» , в изначальном смысле этого слова, городом-государством, каковыми и были, в сущности, донские казачьи станицы, в т.ч. крупнейший конгломерат их – город Черкасск.

   Кулачные бои той поры были явлением именно политической жизни, политики в высоком понимании этого слова. Они обеспечивали подлинное равенство граждан этих маленьких государств в вопросах управления своими государствами. Раз в год казаки били в кровь морды, калечили или даже убивали тех, кого считали мерзавцами. Чем больше людей считали тебя таковым, тем меньше шансов было у тебя уцелеть в очередном побоище, потому что у многих возникало желание побить такового, но мало было охотников постоять за него. Нечестность и несправедливость в отношениях с собственными согражданами обходилась очень дорого, порою в собственную жизнь или жизнь и здоровье твоих близких. Надо здесь отметить, что главные кулачные бои проходили на масленицу, где-то через месяц –полтора всего после ежегодных на Новый год перевыборов станичных атаманов, их помощников и судей. Процедура эта, как и обычно в обществе с демократическим устройством и традициями, проходила напряженно, при высоком накале страстей, оставляя массу народа и личных амбиций неудовлетворенными. Кулачные бои в Прощеный день, предоставляя возможность набить физиономию оппонентам или, напротив, основательно схлопотать от них того же, напряжение это снимали до следущего периода политической активности. Общество погружалось в заботы о хлебе насущном и иные формы препровождения свободного времени.

Глава десятая.

   Донская история более уже не упоминает о приезде когда-либо казанских бойцов. В командном составе, во всяком случае. Сходят помаленьку на «нет» донские татары. Татарская станица просуществовала несколько десятилетий на новом месте близ Новочеркасска, но после Крымской войны большая казаков-мусульман выехала в Турцию. Хотя татарские имена и фамилии нет-нет да встречаются в приказах по Войску Донскому вплоть до того времени, когда сборники этих приказов перестали издавать - Мафталей и Усман Бикировы, Карагис и Афмет Каитовы, Саид Мавтолеев, Валит Халитов и т.д.

   Историк Броневский, издавший в 1834 г. в Санкт-Петербурге свою книгу «История Донского войска» и описавший в ней много такого, что видел собственными глазами, проживя несколько лет на Дону у брата – прокурора земли донских казаков, женатого на донской аристократке, кулачных боев в Новочеркасске уже не застал. «В последний день масленицы, по всем улицам из дома в дом, бегают, суетятся; пьяные и трезвые, пешие и конные, стреляют, кричат и поют. Город как бы в мятеже,- рассказывает он,- но жители с миром и любовию провожают масленицу и Прощеный день, подобно тому, как греки и римляне некогда праздновали вакханалии… В отдаленных станицах, где нет высшего начальства, несмотря на запрещение в первые дни поста, силачи съезжаются на кулачный бой. Для избежания несчастного случая знаменитым богатырям не позволяют принимать в оном участия».

   С традицией кулачных боев на Дону, как видим, несмотря на осуждение и запреты, расставались очень неохотно. Более того, традиции эти пытались возродить. Умные люди понимали, что есть во всем этом нечто такое, что нельзя мерять только лишь ломаными носами да багрово-синими подглазинами.

   Последним природным донским казаком, который получил от императора должность Атамана Войска Донского, был казак Раздорской-на-Дону станицы Максим Григорьевич Власов в 1835 году. Самому ему в ту пору было 66 лет. Он уже видел, что то казачество, которое само себя воспроизводило, обучало и воспитывало и всегда было готово по первому зову встать на защиту Отечества, уже уходит, а на смену ему идет что-то не всегда и во всем соответствующее высокой репутации казачества. Власов стал предпринимать меры к тому, чтобы поправить как-то положение. Создал Учебный полк, в котором проходили подготовку молодые казаки, учредил на Дону войсковой конный завод для улучшения породы лошадей, стал поощрять исследователей казачьей истории, чтобы обосновать лучшие традиции казаков и прививать к ним любовь, и т.д. Но особенную слабость он питал к кулачным боям. При нем ареной боев стал Платовский проспект в Новочеркасске. Атаман с живейшим интересом наблюдал за этим действом, оживленно комментируя происходящее и подначивая собственных адъютантов, побуждая их к участию в бою. Когда один из этих адъютантов, отец очень известного впоследствии героя войны 1877-78 гг., чья могила в Санкт-Петербурге на Никольском кладбище Александро-Невской лавры не так давно восстановлена усилиями проживающих в Париже потомков этого славного рода и петербургскими почитателями истории казачества, генерала-от-кавалерии Митрофана Грекова – Илья Греков, ввязавшись в драку, схлопотал огромный фингал, то Максим Григорьевич смеялся и радовался этому, как дитя, приговаривая: «Кто же так дерется?! Надо было его под мякитки, под мякитки». В кулачных боях новочеркасского периода Донской истории славились как отменные бойцы братья Ушаневы и Матвей Федорович Корытин.

   Был большим поклонником старинной забавы и прославленный своими подвигами на Кавказе генерал Яков Петрович Бакланов, один из самых великих героев Дона. Он и сам высоко владел искусством рукопашного боя, проявляя его в том числе и в боях со своими сослуживцами. Сохранилось предание о том, как его, молодым еще офицером, перевели в другой полк, где сослукживцы сочли, что у него имеется сильная протекцая и он прислан для продвижения по служебной лестнице в обход и ущерб старожилов этого полка. Какие-то основания так думать у офицеров были: отец Якова был известным командиром полка, кавалером ордена Святого Георгия. Молодого Бакланова решено было крепко проучить, говорили даже, что его хотели убить или искалечить. Нравы у казачьих офицеров были отнюдь не деликатные. Решено было сделать во время традиционной карточной игры, что было чрезвычайно популярным занятием у всех казаков, независимо от возраста и служебного положения. Бакланов был заранее предупрежден своим денщиком, но приказал ему молчать об этом. И вот в условленный момент по сигналу в офицерской палатке смахнули со стола горящую свечу и в наступившей темноте трое бросились на одного, не сдерживая в себе охвативших их звериного желания убивать. Но Бакланов был готов к этому и сам был не против поучаствовать в столь жестоком игрище, давно составив диспозицию предстоящего ближнего боя и приготовив к нему крепкую табуретку, на которой сидел. Через минуту-другую из палатки вышел один человек, это был Бакланов, трое других долго потом зализывали свои раны и заучивали преподанный им урок на всю оставшуюся им жизнь.

   На склоне жизни генерал Бакланов был очевидцем кулачного боя, устроенного новочеркасскими гимназистами. Ему так понравилась храбрость одного из них – 13-летнего Ермия Бокова, что он снял с себя и подарил подростку собственную, прошедшую с ним Кавказ боевую шашку. Ермий Гаврилович Боков вырос очень достойным и уважаемым на Дону человеком, поэтому, венроятно, и был убит террористом под Новый 1908 год в 59-летнем возрасте. Что касается реликвии, то она нашла себе достойное место среди экспонатов Донского музея в Новочеркасске. Ее незадолго до своей трагической гибели подарил музею сам Ермий Гаврилович.

   Сохранялись традиции кулачных боёв и в других донских станицах, не только в Новочеркасске, в нём, может быть, они поддерживались даже в меньшей степени. Вот как пишет об этом Михаил Харузин в изданной им в Москве в 1885 г. книге «Сведения о казацких общинах на Дону»: «Часто между собравшимися на улицу молодыми казаками завязываются кулачные бои. Все «ребята» разделяются на две партии: жители одного конца станицы идут против жителей другого конца «стенкой на стенку». Сначала, обыкновенно, засылают маленьких казачат, которых «травят друг на друга». Мальчишки набегают друг на друга верхом на палках, вооруженные прутьями и с криком «ура». Вслед за ними уже вступают в бой и взрослые (записано в Камышевской станице и др.). Кулачные бои доставляют большое удовольствие молодёжи, а потому местами настолько обыкновенны, что, при встрече двух молодых казаков, между ними нередко можно услышать следующий разговор:

   Кулачные бои особенно ожесточённы бывают осенью, весною около Троицына дня, а также на масленице. В это время молодёжь собирается большими партиями, и кулачный бой устраивается между двумя хуторами или между хуторами и станицей. В этих битвах, наравне с казаками, принимают участие и живущие при станицах им хуторах иногородние».

   Среди донских казаков выделялась группа калмыков, составлявших 13 станиц в Сальской степи. Они усвоили традиции кулачных боев «улица на улицу» или «хутор на хутор», но переделали эти сражения на свой лад. Они бились в конном строю и с применением плеток. О хороших плеточных бойцах калмыки вспоминали и многие десятилетия спустя того, как традиции эти были грубо прерваны советской властью. Но мы не стали бы валить здесь все только лишь на советскую власть. Во многом она узаконила то, чего долго добивалась «передовая общественность» и глашатаем чего была «прогрессивная печать».

   Так, в год убийства Ермия Бокова «Донские областные ведомости» вновь взывали к общественному мнению с требованием окончательно искоренить кулачные бои. Приведем небольшую заметку в № 166 газеты за 1907 год, полностью.

   «Нас просят обратить внимание кого следует,- писал некто, подписавший, как «Z»,- на одно вопиющее зло в нашей городской жизни, к удивлению, несмотря на древность своего происхождения, продолжающее процветать во всей своей первобытной прелести. Речь идет о кулачках, систематически по праздникам совершающихся на поляне близ больницы душевнобольных.

   Бой часто принимает настолько ожесточённый характер,что в результате получаются довольно частые увечья. Недавно одному бойцу совершенно выбили глаз.

Но что хуже всего, так это то, что наша охулиганившая учащаяся молодежь за последнее время особенно стала увлекаться кулачным спортом, входя таким образом, в тесное и частое общение с кузнецами, сапожными подмастерьями и обыкновенными уличными шарлатанами, исключительно составляющими кулачную публику.

   Действительно, для того, чтобы дополнить последние штрихи крайне уродливого типа современного учащегося юноши, созданного освободительным движением, новочеркасскому школяру недоставало именно кулачного искусства, так как другие художества, кеак-то: пьянство, разврат и бесшабашный разгул по притонам давно уже сделался достоянием значительной части старших воспитанников местных средне-учебных заведений. Говорят, что полиция не раз делала попытки разгонять толпу, но что она оказывалась бессильной.

   Право не хочется верить, чтобы кулачки нельзя было окончательно искоренить. Ведь стоит только каждый праздник высылать на место кулачного боя конно-полицейский разъезд и постепенно публика отвыкнет ходить туда и кулачки сами собой прекратятся».

   Не станем иронизировать по поводу наивной веры автора в чудодейственную воспитательную силу конно-полицейских разъездов, или уверять, что потерянный кем-то из спортсменов глаз – нормальное явление. Любой вид спорта несет риск утраты здоровья, будь то изящные прыжки в воду с вышки или спортивные танцы на льду, а что уж говорить о контактных единоборствах. Автору вообще претит выявление более сильного и искусного на кулаках. Тем более среди цивилизованной публики. Ладно там кузнецы или сапожные подмастерья. Но через десять лет наступит черный день, когда уличные шарлатаны и сапожные подмастерья выйдут уже не на кулачный бой, а захватят власть в громадной империи и начнут убивать сотни тысяч беззащитных людей и грабить миллионы, а им некому будет противостоять по-настоящему, потому, в том числе, что те, кто осознавал преступность и гибельность происходящего, были беспомощны в силу укоренившегося жизненного кредо, позже уже сформулированного поэтом: «…бить человека по лицу я с детства не могу».

   Продолжалась и административная деятельность по запрещению столь любимого казаками вида спорта. Мы приведем один официальный документ по этому поводу.

Приказ по Войску Донскому № 211 от 4 июня 1913 г.

   5-го минувшего мая в лагере Усть-Медведицкого округа при хуторе Фролове, после вечерней зари, казаки 1-го и 2-го полков 2-й очереди, собравшись в тылу задней линейки своего лагерного расположения и разделившись на две партии, полк против полка, стали вызывать друг друга на «кулачки», сопровождая эти вызовы сильным криком и хлопаньем в ладоши…( здесь мы делаем пропуск в описании, как это прекрасное действие было прервано в самом его зародыше)… Подтверждаю г.г. окружным атаманам, что на их обязанности лежит принятие всех мер к тому, чтобы принявшие в последние годы хронический характер беспорядки в лагерных сборах, были бы решительным образом прекращены.

Войсковой Наказный Атаман Войска Донского

Генерал-от-кавалерии_________­____ Покатило.

   Генерала Покатило на Дону звали «дон Дурило». В основном из-за навязчивой и совершенно бесперспективной идеи покончить с пьянством на Дону. Об этот мы еще расскажем. Горячился он и с кулачными боями. Какое прекрасное зрелище можно себе представить. Темная южная ночь и друг протв друга две шеренги кулачных бойцов в возрасте от 24 до 28 лет (эти возраста относились ко второй очереди), по тысяче человек в каждой, криками и хлопаньем в ладоши возбуждающими себя к предстоящему бою. А ведь предотвращенный 5 мая 1913 года во Фролово бой был не исключением, а непреложным правилом ежегодных майских сборов. Какая замечательная традиция!

Материалы подготовлены В.Т. Новиковым