КТО И КАК УБИЛ ЕСАУЛА В.М. ЧЕРНЕЦОВА

Уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду.

Никто не возвышает голоса за правду и никто не

вступается за истину; надеются на пустое и гово­рят

ложь, зачинают зло и рождают злодейство».

Книги пророка Исайи 95 глава

Смерть есаула Чернецова, была стартовой отмашкой для начала реализации заговора, организованного Донской Войсковой старшиной, командованием Добрармии и международным масонством против Войскового Атамана Алексея Максимовича Каледина. Среди всего окружения Войскового Атамана Каледина есаул Чернцов был самым преданным ему казачьим офицером, и обладал реальной военной силой, способной противостоять как полубандитской Красной Гвардии, так и обеспечить безопасность Алексея Максимовича. Василий Михайлович Чернецов происходил он из казаков станицы Усть - Белокалитвенской Области Войска Донского. Был сыном ветеринарного фельдшера Михаила Иосифовича Чернецова и Акилины Иосифовны (урожденной Бородиной). Образование получал в Каменском реальном училище. Затем закончил Новочеркасское казачье училище. На Великую (Первую мировую) войну вышел в чине сотника, в составе 26-го Донского казачьего полка (4-ая Донская казачья дивизия). Выделялся отвагой и бесстрашием, был лучшим офице­ром-разведчиком дивизии, трижды ранен в боях. На полях Великой (Первой Мировой) войны Василий Чернецов снискал славу храброго и удачливого офицера. За воинскую доблесть и боевое отличие в службе, и храбрость награжден орденами Святого Станислава 3-й степени, Святого Святослава 2-й степени с мечами, Святого Владимира с мечами, Святой Анны 4-й степени, Святой Анны 3-й степени, а также Георгиевским оружием. После крушения фронта, есаул Чернецов, как и подавляющее большинство казаков, возвернулся на Дон. Как и все казаки - фронтовики он на тот момент находился под влиянием большевистских лозунгов. Более того, в своей станице он вступил в большевистский станичный комитет и стал депутатом Макеевского Совета от казаков. Как видим семя большевистской пропаганды в то время находило почву не только среди рядового казачества, но и среди низшего слоя казачьей интеллигенции. Однако во время своего депутатства, столкнувшись с реальным отношением большевистской власти к казачьей интеллигенции, казачьим офицерам и казачьей власти на Дону он быстро понял, что скрывалось за большевистскими лозунгами и большевистской пропагандой. В результате он пришел к выводу, что Советская власть направлена против справного казачества и первейшей задачей большевиков на конец 1917г является уничтожения казачьей власти и установления своей диктатуры с помощью отбросов русского народа и инородцев. Это было им нужно, чтобы установив свою власть на Дону иметь возможность, как принято гуторить ноне, не просто беззастенчиво грабить казачество, а грабить на так называемых «законных основаниях» принятыми якобы лучшими представителями рабочих и трудовых казаков. В действительности же депутатами становились ставленники уголовного мира, деклассированные элементы, проходимцы и «политические перевертыши» всех мастей, желающих «погреть руки» услуживая новой большевистской власти. Опираясь на свой опыт и общаясь с так называемыми депутатами и исполнителями воли большевистской власти, он приходит к убеждению, что существует единственный способ противостоять большевизму на Дону, это вырубать большевизм шашкой. В Новочеркасске он встречается с атаманом Калединым и после длительного с ним разговора становится убеждённым его сторонником и активным защитником Донской власти. Нарастание борьбы между большевиками и атаманской властью обострило так же противоречия и внутри казачества. Так в апреле 1918 г. казак-большевик В.С.Ковалев, характеризуя отношения между казачьей беднотой и казачьей верхушкой, констатировал: «Когда шли советские войска бороться с Калединым, эта пропасть не была заметна, а теперь она обнаружилась».

Есаул Чернецов, которого за удаль и бесстрашие добровольцы прозвали «донским Иваном-царевичем», свою борьбу с большевизмом начал с того, что сформировал партизанский отряд, который состоял из учащейся молодёжи. Отряд есаула Чернецова состоял почти на 100% из идеалистически, в буржуазном смысле, и автономистски настроенной, учащейся молодежи от 12 до 18 лет и около 30% от состава отряда составляли иудеи. Это были студенты, гимназисты, кадеты, реалисты и семинаристы, которые оставили школьную скамью и взялись за оружие. При этом это запись в отряд происходила часто против воли родителей или тайно от них. Они шли спасать казачий Дон, то есть Дон только для казаков, атаманскую власть и «свободу» дарованную им Февральской революцией. Отряд насчитывал около 600 человек. В составе отряда действовал также взвод Сводной Михайловско - Константиновской батареи. Говоря о тех, кто состоял в отряде В. М. Чернецова один из участников тех событий вспоминал:«…я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общие черты: абсолютное отсутствие политики, великая жажда подвига и очень развитое сознание, что они, еще вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слез, просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного дома!»
В абсолютном своем большинстве члены отряда были незнакомы с военной службой и не знали тяжелой «походной» жизни по грязи по холоду и под пулями противника. Именно юношеская восторженность и непонимание опасности, а так же диверсионно-разведовательный опыт их командира, несомненность в успехе и ореол непобедимости способствовали бесшабашности чернецовских партизан. Следует особо отметить, что в партизанский отряд не вступали ни казаки-фронтовики, ни офицеры, которые праздно шатались по Новочеркасску. В конце ноября, на собрании офицеров, которое раскололось на “корниловское” и “демократическое” в Новочеркасске, после выступления Атамана Каледина и Митрофана Богаевского выступил молодой есаул Чернецов. Он предложил офицерам вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона, а затем обратился к ним со следующими словами: «Д, я погибну! – говорил он. – Но так же погибните и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибните в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне… и если меня убьют или повесят „товарищи", я буду знать, за что; но за что они вздернут вас, когда придут?». В перерыве Чернецов предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан. Однако большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших около 800 офицеров записались сразу... 27. В.М.Чернецов возмутился: «Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы,– лишил содержания. Позор!. Отряд есаула Чернецова имел переменную, «плавающую» численность и структуру. Довольно скоро партизанский отряд есаула Чернецова получил прозвище донской «кареты скорой помощи». Отряд молниеносно перебрасывался с фронта на фронт по всей Области Войска Донского и всегда отбивал наступавших на Дон красногвардейцев, захватывая их врасплох и вызывая в их рядах панику. Сей партизанский отряд был едва ли не единственной воинской силой, которая подчинялась приказам Атамана и выполняла их. На протяжении целых полутора месяцев партизаны Чернецова действовали на воронежском направлении, препятствуя движению эшелонов Красной гвардии вглубь территории Войска Донского, а так же обеспечивали поддержание порядка внутри Донской области. Вначале казачество пошло навстречу шахтерам. В свою очередь рабочие Макеевского района не выступили активно против атаманской власти и да же не объявили 16 (29) ноября 1917 года “Донской социалистической республики”. Поэтому столкновений между расквартированными там казаками и шахтерами не наблюдалось. Однако затем положение изменилось. Начались волнения. Есаул Чернецов беспрекословно выполняет все приказания атамана Каледина по усмирению донецких шахтеров. Дерзкие операции его отряда в районе Макеевки, Дебальцево, Александровска-Грушевского (ныне - город Шахты) сделали Чернецова фигурой широко известной среди шахтеров. Особенно опасное положение для атаманской власти сложилась в шахтерских поселках. Так Туроверов[1] состоявший в отряде Чернецова пишет «Для усмирения донецких шахтеров были кинуты свежее навербованные отряды. В Макеевском районе подвизался есаул Чернецов, там же находились и части регулярного 58-го казачьего полка». По существу отряд есаула Чернецова действовал как карательный отряд по отношению к той части населения Донской области, которая не подчинялась атаманской власти. Один из вождей антикоммунистической борьбы белый генерал Деникин (“Родимый Край”, № 36) о есауле Чернецове пишет так: “...Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает во всех направлениях... Успех сопутствует ему везде. О нем говорят и свои и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды, и большевики дорого оценивают его голову...”. О есауле Чернецове на Дону ходили всякие байки. Вот некоторые из них. Однажды на одном из митингов в “Макеевской Советской Республике” шахтеры решили арестовать есаула Чернецова. Враждебная толпа тесным кольцом окружила его автомобиль. Угрозы, ругань...
Чернецов спокойно вынул часы и заявил: “Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую...”

Или вот еще. На одном из митингов шахтеров он сидел среди накаленной толпы, закинув ногу на ногу, и стеком пощелкивал по сапогу. Кто-то из толпы назвал его поведение нахальным. Толпа заревела. Чернецов через мгновение появился на трибуне и среди мгновенно наступившей тишины спросил: “Кто назвал мое поведение нахальным?”
Ответа не последовало. Издеваясь над трусостью толпы, Чернецов презрительно бросил: “Значит, никто не назвал? Та-ак!”
И снова принял ту же позу.

Шахтеры хорошо знали, что такое сотня есаула Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдет со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников. Выполняя приказания Атамана по наведению порядка, есаул Чернецов постепенно становится шашкой атамана и превращается в этакого Дзержинского при Атамане, со своими партизанами «чекистами». А затем он незаметно морально трансформируется в в подобие кровавого мстителя. Жестокость Чернецова и его партизан по отношению к шахтерам была подчас запредельной и напоминала действия немецких карателей против партизан в годы Великой Отечественной войны. Прочитав эти строки кое - кто из казаков взрощенных на сладкой белоэмигрантской лжи скажет: « Ах ты «краснопузая» сволочь! Как ты можешь так говорить о нашем казаке, герое отдавшего свою жизнь за независимость Дона от большевисткой сволочи?». На что можно ответить так. А как, например, надо относиться к так называемому Реестру, в который понабрали всякие отбросы казачества и русского народа, которые казаки только на бумажке, а ноне пытаются объявить их самыми што ни наесть первейшими казаками, наровне с потомственными казаками? Как поведешь себя ты, ежели казачий народ не выдержит нонешней распрекрасной жизни и восстанет, как было в Новочеркасске? На чьей стороне будешь ты? Как ты будешь поступать, если реестровые казаки развяжут террор по отношению к нежелающим жить под разными спекулянтами, жуликами, коррумпированными чиновниками, разным ворьем и вообще под различными кровососами казачьего и русского народа? Кто будет регламентировать жестокость по отношению к полунищему населению? Жизнь шахтеров была настолько тяжела и беспросветна, что даже чекисты, эти получеловеки, считали, что работа в шахтах, пострашней любой тюрьмы или лагеря. Так следует ли удивляться тому, что шахтеры раздавленные нищетой и бесправием и, наслушавшись сказок большевиков о справедливом обществе и народной власти, не желали больше горбатиться на всяких так кровососов и атамано - буржуйскую власть. А так как их не считали за людей и убивали, как собак они брались за оружие. По отношению к восставшим шахтерам применялись расстрелы, причем, подчас под расстрел попадали и женщины и дети. Есаул Чернецов как раз и был той карающей шашкой, которая рубала всех, без разбора кто выступал супротив Донской казачьей власти и донской буржуазии. А это были обездоленные, нищие, задавленные нуждой и непосильной работой шахтеры и их семьи. Были ли шахтеры большевиками? Конечно, нет! Они отстаивали свое право на жизнь, не на скотскую, жизнь гоев, а на человеческую. Да их недовольством воспользовались большевики. А что сделала донская власть, чтобы облегчить жизнь шахтерам? Она объявила их большевиками и стала посылать отряды, одним из которых и был отряд Чернецова, которые действовали подчас как каратели по отношению ко всему населению, включая женщин и детей. Самое мерзкое состояло в том, что работу палачей выполняла молодежь от 12 до 18 лет, тем самым растлевая их души. Поэтому понятна ненависть Подтелкова к Чернецову. Он ненавидел его и как врага трудового казачества, и как офицера командовавшего юными палачами шахтеров. В свою очередь Чернецов ненавидел всех красногвардейцев как отбросов общества, стремящихся разграбить Дон и навязать казакам свою так называемую «народную», а по существу власть инородцев, а так же тех казаков как Подтелков которые, в его понимании, предали казачество и перебежали на сторону врагов Дона и казачества. Возможно, Подтелков и Чернецов питали взаимную ненависть друг к другу и по религиозным соображениям, так как Подтелков был старообрядец беспоповец, а Чернецов никонианец. Все это и есть гражданская война, в которой нет правил ведения войны, нет героев, а есть только несчастные, обманутые и запутавшиеся люди, которых стравили и повязали кровью политики, банкиры и ставленники мировой закулисы. В Гражданской войне прав тот, на чьей стороне оказался в своем большинстве народ.

В последний свой поход из Новочеркасска В.М.Чернецов выступил уже со «своей» артиллерией: 12 января 1918 г. из Добровольческой армии ему были переданы артиллерийский взвод (два орудия), пулеметная команда и команда разведчиков Юнкерской батареи, под общим командованием полковника Д.Т.Миончинского. Сегодня описание смерти есаула Чернецова, в основном основывается как на воспоминаниях чернецовского партизана Н.Н. Туроверова так и на основании красочно и подробно изложенной версии в главе 4.6. Последний рейд Чернецова. Голубов и Подтёлков в книге А. Бугаева «Очерки истории гражданской войны на Дону».

К сожалению, многие из так называемых воспоминаний участников белого движения нельзя считать правдивыми, так описание многих событий начала Гражданской войны на Дону, не только искажены, а подчас и сфальсифицированы, либо являются художественным вымыслом. Это и относится к многочисленным воспоминаниям участников Белого Движения к смерти Чернецова. Уже целое поколение казаков, рожденных после 1991г, воспитано на этих лживых воспоминаниях, которые сегодня считаются почти истинной в последней инстанции и приобрели статус священных текстов. Однако при внимательном прочтении этих воспоминаний оказывается, что многие события описаны авторами с чужих слов, а сравнение текстов в так называемых «воспоминаниях» показывает противоречивость и не полноту описания событий одних и тех же событий. Чем для нас важно убийство Чернецова? Убийство Чернецова это одно из центральных событий на Дону, которое послужило толчком к началу гражданской войны между казаками. Впервые казаки выступили против казаков и стали убивать друг друга. До этого они старательно избегали войны между собой. Приведенный ниже текст отличается от других воспоминаний тем, что в нем рассказано об убийстве Чернецова практически от первого лица. Так в широко известных воспоминаниях Туроверова о последнем походе Чернецова утверждается, что есаул Чернецов был зарублен Федором Григорьевичем Подтелковым, уроженцем Крутовского, происходящего из потомственных казаков старообрядцев, подхорунжий и который приходился через двоюродную сестру его жены сватом атаману Каледину. Не избежал этого заблуждения и Михаил Александрович Шолохов красочно описавший смерть есаула от руки Подтелкова в своем романе «Тихий Дон». Подтелков был самый, что наесть, трудовой казак. Целью его жизни была жизнь по христианской справедливости. Он люто ненавидел богатеев всех мастей и других паразитов трудового казачества и поэтому всякий кто с ними боролся, был его другом и товарищем в борьбе с ними. В силу своей необразованности и политической близорукости Подтелков принял за чистую монету большевистскую ложь о справедливом обществе и поэтому и примкнул к большевикам только лишь для того, чтобы освободить трудовое казачество от всяких эксплуататоров, в том числе и от Войсковой старшины. Взгляды он разделял левых эсеров. Описание убийства есаула Чернецова было сфальсифицировано как белыми так и красными. Белым это было нужно, чтобы превратить Подтелкова во врага казачества, в этого палача казачества, чтобы оттолкнуть казаков – фронтовиков от Советской власти. Большевикам же надо было объявить Подтелкова героем, чтобы показать, что так будет со всеми, кто будет идти против трудовых казаков и Советской власти. Однако сколько не лги, все равно правда восторжествует. После многих лет лжи обнаружился чернецовец Н.Я Жданов который рассказал правду о том как был убит есаул (произведенный в полковники через чин Атаманом Калединым). Он на основании воспоминаний своей родни утверждает, что есаула Чернецова зарубил не Подтелков, а казак голубовского отряда Пантелей Пузанов, рожак хутора Свинаревка, Митякинской станицы, служивший во время войны 1914-1917 г. г., в 27-ом Донском казачьем полку.

Ниже приведен текст.

.

«18 января 1918 г., революционный коми­тет большевиков, возглавляемый местным портным Щаденко, захватил власть в Камен­ской станице. 10-ый Дон. каз. полк, стояв­ший там, не признал новой власти и разъ­ехался по домам. Полковник Чернецов (тогда бывший есаулом), сформировав в Новочер­касске три сотни партизан-добровольцев, двинулся по ЖД на освобождение Камен­ской и в результате боя с красными под Северо-Донцом, последним полустанком перед Каменской в 12 верстах от нее, в котором красные были разбиты, чернецовцы без боя вошли в станицу. Всю ночь под 19 янв. эше­лоны с красными один за другим уходили на Глубокую и, не задерживаясь там, дальше на Луганск. Но через сутки эти поезда сно­ва возвратились на Глубокую. Войско крас­ных представляло собой самую разношерст­ную толпу, до зубов вооруженную винтов­ками, револьверами, с пулеметными лента­ми через плечо, абсолютно все нахлебавшие­ся самогону, в продаже из-под полы которого было более, чем достаточно. Штаб этого «вой­ска» возглавлял некий Романовский. По рас­сказам тех, кто ими был арестован, это был поляк или вернее польский еврей, плохо го­воривший по-русски. Одет он был в штат­ское и был очень жесток. В это время на станции Глубокая стоял 44-ый Дон. каз. полк и гвардейская дон. каз. батарея, вернувшиеся в июле с фронта. Опы­тные пропагандисты из штаба Романовско­го, студенты из Сельско-Хозяйственного Института, в двух митингах окончатель­но свихнули мозги казакам полка и батареи и без того на половину разложившимся. Они определенно стали на сторону большевиков. 20 янв. в станционном здании Глубокая был большой общий митинг рабочих, при­бывшей красной гвардии, казаков 44-го пол­ка и батареи, на котором в числе многих ора­торов выступил и Голубов. Я в это время со своим старшим братом Александром нахо­дился в родительском доме при станции Глу­бокая. Брат мой, бывший тогда в чине подъ­есаула, проделал войну 1914-1918 гг. в 12-ом Дон. каз. полку. С фронта вернулся вместе с полком. При возвращении эшелоны пол­ка проходили через Глубокую. Брат видел, что семена большевизма попали и в его полк, и что нормальная служба в дальнейшем не возможна. С разрешения командира полка, брат выгрузил своих лошадей на Глубокой и остался у родителей, я же был 11-го ускоренного выпуска Новочеркасского каз. Воен­ного Училища и тоже был дома. Шел мне тогда 20-ый год. После гибели Чернецова под Глубокой, мы с братом бежали в Каменскую, затем в Новочеркасск и оттуда ушли

в Ле­дяной Поход с ген. Корниловым. В походе брат был ранен и по выздоровлении был на­правлен на Царицынский фронт и зачислен в 42-ой Дон. каз. полк на должность коман­дира полка. 30-го ноября 1918 г. в бою под Карповкой брат был убит. В наших донских газетах того времени, в сводках с фронта, было отмечено: «Бой под Карповкой закон­чился молодецкой атакой нашей конницы, в этом бою был убит доблестный командир и беззаветно храбрый офицер А. Я. Жданов». Всего же нас было 8 братьев, четверо из нас участвовало в войне с красными, трое из них было убито: Александр под Карповкой, Ти­хон — под Ростовом, Владимир — под Арма­виром. Возвращаюсь к тому, что происходило в Глубокой. 21 января в дом отца рано утром прибежала знакомая гимназистка, очень взволнованная, сообщившая, что будто бы Романовский приказал арестовать всех офи­церов и «подозрительных личностей» и что многие офицеры 44-го полка и батареи и не­мало казаков скрылись из своих частей. Мы с братом быстро оседлали коней, свои револь­веры спрятали под шинелями, на шинели накинули дождевики без погон и выехали на улицу с уверенным видом, дабы импониро­вать встречным красным. Хотя мы решили ехать в Каменскую, но вначале свой путь направили на Луганск, чтобы замести следы на случай погони за нами. Старались дер­жаться подальше от ЖД, так как красные в то время держались исключительно около нее. От Глубокой до Каменской — 25 верст. Считая, что мы проехали больше половины, мы начали приближаться к ЖД, расчитывая встретить там патрули чернецовцев. По пу­ти попалась нам глубокая балка, спустились туда, а когда начали из нее выкарабкивать­ся, то увидели перед собой лежащую цепь, правда не особенно большую, направленную в сторону Каменской, следовательно это бы­ли красные. Быстро повернув коней назад, мы пустились во всю вдоль балки. То была цепь 44-го полка; вначале они по нас не стре­ляли, и только потом открыли огонь. Балка шла зигзагами и огонь для нас не был опасен. Наконец, мы добрались по балкам к де­ревянному мосту через Донец у самой стани­цы, на нем стоял патруль партизан, прове­рявший документ, от которого мы узнали, что штаб Чернецова находится в вагоне, на станции. Приехали туда, я остался с наши­ми лошадьми, а брат пошел к Чернецову рассказать ему, что происходит на Глубокой. Вернувшись, брат сообщил мне, что формиру­ется новая 4-я сотня, куда мы оба и зачисли­лись. 23 января Чернецов решил овладеть ст. Глубокая и разогнать тамошних большевиков. Там было много ЖД рабочих, в своем громадном большинстве иногородних, боль­шевистски настроенных и враждебно отно­сившихся к казакам и могущих быть хоро­шим резервом и источником пополнения кра­сной гвардии Романовского. Отряд Чернецова должен был выступить на подводах в пять часов утра, дабы скрыть цель нашего движения, которое к тому же должно было происходить по бездорожью и в далекий обход в тыл на Глубокую. Но со­брать подводы было не легко и мы смогли выступить лишь в 8 часов. За это время Глубокая, конечно, была предупреждена сторонниками красных. В выступивший от­ряд вошли: 4-ая пешая сотня, офицерский взвод Добров. Армии, одно орудие полк. Миончинского, два пулемета капитана пуле­метчика Курочкина. Путь наш был по поле­вым дорогам, а больше совсем без дорог, по пахоте, двигались весьма медленно из-за на­ступившей оттепели, внизу была мерзлая земля, а сверху скользкая грязь. Лишь к 3-м часам после полудня отряд вышел в тыл Глу­бокой, до которой оставалось не более верс­ты. Чернецов отдал распоряжение офицер­скому взводу наступать с правой стороны ЖД на поселок при станции, лежащий впра­во от нее. а сотня, развернувшись в степи по­вела наступление с левой стороны ЖД, в на- правлении на вокзал, На участке сотни, на пригорке, лежала уже длинная цепь красных, следовательно они были вполне подготовлены к нашей встрече. И действительно — они от­крыли сильный ружейный огонь, но безпорядочный и не меткий. По команде Черне­цова мы залегли, открыв частый огонь. За одним из двух пулеметов сидел сам кап. Курочкин. Огонь партизан был метким: мож­но было видеть простым глазом, что часто красные опрокидывались на бок или кле­вали носом в землю. Чернецов надеялся, что они огня не выдержат и начнут отступать, но этого видно не было. С участка офицер­ского взвода тоже была слышна сильная стрельба. Из поселка, лежащего вправо от красных цепей, выходили все новые колон­ны красных и, перебегая открытые места, вливались в цепь. Наше орудие открыло сна­чала огонь по станции, потом по выходящим колоннам красных, но в самую решительную минуту испортился орудийный затвор и на­ша пушка замолкла. Быстро наступали су­мерки, вскоре наступил полнейший мрак, и темнота остановила огонь с обеих сторон. На участке офицерского взвода тоже наступи­ла тишина. Еще перед наступлением темноты один из взводных офицеров предложил Чернецову перейти в штыковую атаку, на что послед­ний ответил, что это было бы безумие и на­ша гибель. Действительно, партизаны не бы­ли обучены штыковому бою, так как это бы­ла в большинстве учащаяся молодежь, у кра­сных же наверно было немало старых сол­дат, знавших приемы штыкового боя, к то­му же численность была на стороне крас­ных — без преувеличения, на одного парти­зана приходилось более 50-ти красных. Связи с офицерским взводом не было, что там произошло и какое там положение Чер­нецов не знал *). По его приказанию мы ото­шли на хутор Пиховкин (прим. В источнике ошибочно указано: "Тиховкин"), в тылу красных, в версте от Глубокой. На обочине хутора была церковь, полк. Миончинский затянул наше орудие в церковную ограду и до само­го утра, при фонарях, с помощью местного кузнеца чинил орудийный затвор. К утру он был исправлен и орудие снова могло стре­лять. В домике для сторожей, в сараях и на паперти храма прилегли партизаны после тяжелого перехода и тяжкого боя, тщатель­но расставив сторожевое охранение. Черне­цов ночевал в доме священника около самой церкви. После ухода партизан, священник был расстрелян красными у своего же дома, как «враг народа». Вообще, если партизан заходил в какой-нибудь дом попросить во­ды, то по распоряжению Романовского все мужчины в этом доме арестовывались и от­правлялись в Луганск, где с ними расправ­лялся Ворошилов. Возврата оттуда не было. Ночь прошла спокойно. Все были в пол­ной уверенности, что утром снова начнем наступать. Рано утром сотня построилась около церкви. Пришел Чернецов, поздоро­вался, приказал старшему офицеру подсчи­тать боевой состав. Оказалось — 86 человек: Миончинскому приказал дать несколько вы­стрелов по эшелонам на Глубокой, что и бы­ло выполнено, а «мы будем отходить на *) От редакции — Офицерский взвод доброволь­цев под командой полк. Маркова оторвался от пар­тизан и вернулся в исходное положение, то есть — в Каменскую. Каменскую» — закончил он. Наша сотня перешла ЖД и напрямик через поля взяла направление на Каменскую. Красных це­пей нигде не было видно. Чернецов также шел пешком, как и все. Двигались очень ме­дленно, так как часто лошади не могли вытянуть орудие по пахоте и людям прихо­дилось помогать. Так прошли мы более 4-ех часов с небольшими остановками. Еды у пар­тизан было достаточно, ее получили в обиль­ном количестве еще при выходе из Камен­ской. Была она взята из оставшегося интендантства местных воинских частей. Но воды не было и партизаны часто пили горстями из луж растаявшего снега на пахоте. Чем ближе наш отряд приближался к Каменской, тем чаще и чаще на горизонте показывались отдельные всадники. При Чернецове было 6 конных ординарцев, каждый раз он посылал узнать, что это за конные, но последние тотчас же скрывались. Это бы­ла слежка за нами. Было уже далеко за полдень. На горизон­те стала отчетливо видна большая колонна конницы. Посланные туда ординарцы были обстреляны. По мнению Чернецова — эта неизвестная конница отрезала наш путь от­хода на Каменскую, где оставался есаул Ро­ман Лазарев со взводом партизан. Три ос­тальные сотни его отряда были: одна на станции Зверево, по линии Зверево-Юзовка, другая на станции Лихая, на линии Лихая-Царицын, третья — по линии Лихая-Харьков. По этим трем направлениям напирали красные. Замеченная на горизонте конница была конным отрядом Голубова и Подтелкова из казаков 27-го и 44-го полков, всего 500-600 всадников. Чернецов, по-видимому сам не зная, как дальше быть, приказал переменить направление и идти на восток. Вскоре кон­ница начала разворачиваться, явно готовясь атаковать партизан. Наше орудие снялось с передка и приготовилось к стрельбе. В это время четыре орудия ударили по цепи пар­тизан, что было совершенной неожиданностью, так как до этого артиллерийского огня от красных не было. Полк. Миончинский, ставший сначала на открытую позицию, после этих четырех раз­рывов стал на закрытую, и, очевидно, руко­водствуясь орудийными вспышками при вы­стрелах противной стороны, открыл огонь по голубовской батарее. После третьего его вы­стрела, ее стрельба прекратилась. Уже по­сле выяснилось, что это стреляла по нас ка­зачья гвардейская батарея, стоявшая в Глубокой, и что 3-й снаряд, выпущенный Миончинским, прямо попал в эту батарею, по­вредив два орудия и переранив прислугу. Стали наступать сумерки, партизаны, от­биваясь от наступающей конницы, подня­лись на небольшую возвышенность, откуда хорошо была видна станция Глубокая и чуть чуть позади хутор Гусев, в котором родил­ся и провел свое детство Чернецов. В это время Чернецов был ранен в ступ­ню. У одного партизана нашелся бинт, пере­вязали рану, другой партизан снял с себя рубашку и ею обмотали раненую ступню. Больше часа Чернецов шел с замотанной ступней, без сапога, по грязи и пахоте, ви­димо преодолевая сильную боль, по направ­лению хут. Гусева, по-видимому надеясь там с наступлением ночи и при помощи стари­ков казаков найти какой-то выход для спа­сения партизан. Полк. Миончинский доложил Чернецову, что им выпущен последний снаряд. «Брось­те орудие» — ответил Чернецов. Выпрягли лошадей и пушку спихнули в балку. Уже совсем около Гусева конница Голубова стала разворачиваться в лаву, очевид­но готовясь к решительной атаке. Партиза­ны залегли, но вдруг от лавы отделился всадник. Остановившись недалеко от цепи, крикнул: «Не стреляйте, давайте вести пе­реговоры...» Чернецов сидел на пахоте, партизаны пе­рестали стрелять. Подъехавший к цепи всад­ник оказался Подтелковым. Подскакали еще два конных, один из них был Голубов в прекрасном офицерском полушубке, но без погон, на отличном коне. Вот его подлинные слова: «Так вот этот непобедимый Чернецов!...» Затем быстро от лавы к партизанам стало отъезжать все больше и больше кон­ных, окруживших партизан со всех сторон. Голубов предложил Чернецову сложить оружие. Чернецов ответил: «Я отдам при­казание сдать оружие, но лишь при одном условии — под ваше честное слово, что ме­ня и моих партизан будут судить казаки, но не красная чернь на ст. Глубокой. Я совер­шенно не думал, что мне придется воевать с казаками, будучи сам казаком. Я уже имел схватки, но не с казаками, а с пришлыми на Дон людьми, и желающими здесь располо­житься. Сегодня мои партизаны открыли огонь по казакам после того, как казаки пер­вые начали стрелять по ним. Партизаны на­ходились в состоянии самозащиты...». Вот подлинные слова полк. Чернецова, которые до самой моей смерти не уйдут из моей па­мяти. Сначала партизан погнали на хутор Ковалевка, где было главное расположение Голубова, после свернули на Глубокую. При сдаче оружия, Чернецов заявил Голубову и Подтелкову, что он раненый, идти не может, и попросил дать коня. Послышалась ругань от голубовцев, но Подтелков грубо приказал дать коня и Чернецову дали поганенькую клячу, очевидно из расчета, чтобы он не ускакал. Когда определенно свернули на Глубокую, то все партизаны были уверены, что там их ждет самосуд. Чернецов проте­стовал и даже резко упрекал Голубова и Подтелкова; последние лишь отмалчивались. Стало уже почти совсем темно. Дорога, по которой гнали партизан, шла рядом с железной дорогой. Вдруг со стороны Каменской показались паровозные фонари — паровоз, тяжело пыхтя, тащил большой длинный состав товарных вагонов. Голубов остановил колонну, о чем то с Подтелковым пошептались. Затем, оставив с партизанами человек 40 казаков в виде конвоя, которому было приказано вести их в Глубокую и ожидать на церковной площади, укрывшись среди домов, сам же Голубов с Подтелковым очертя голову поскакали в сторону Каменской, вероятно, с намерением выяснить, что это был за эшелон. Чернецов ехал впереди партизан, справа и слева от него было по одному конному. За ним шли партизаны, а за ними весь конвой. Наступила уже темная — претемная ночь. Чернецов нагнулся с коня и что-то шепнул идущим вблизи партизанам. Когда ЖД эшелон поравнялся с партизанами, Чернецов, ударив одного из своих конвоиров кулаком в лицо, громко закричал: «Ура, партизаны!...» Все партизаны с криками бросились на конвой, одни хватали коней за уздечки, другие за стремена, старясь стащить всад­ника, третьи швыряли грязью в лицо кон­воирам. Конвой растерялся и, очевидно, пред­полагая, что эшелон может быть партизанским, мотнулся в сторону. Партизаны тоже бросились во все стороны, некоторые бросились бежать к поезду, но из вагонов по ним начали стрелять. Получилось так, как будто Чернецов скомандовал: «спасайся, кто может!...» По-видимому, он, отлично зная, что это был поезд с красными, воспользовался случаем, чтобы попытаться спасти хоть часть партизан от самосуда. Терять было нечего... Опомнившийся конвой бросился за разбежавшимися партизанами. Часть их была прикончена. Куда поскакал Чернецов и что с ним стало, никто из уцелевших и позже добравшихся до Каменской, сказать не мог. Темень была такая, что абсолютно ничего не было видно, да и было не до наблюдений, когда нужно было спасать свою жизнь... Восемь или десять партизан были жителями Глубокой, их дома были совсем близко, но идти туда они не решались, так как это было идти прямо в руки красным. Часть их попряталась в гумны, в солому, с расчетом, с рассветом, по полям и балкам, укрываясь, пробраться к Каменскую, где был есаул Роман Лазарев. Остальные, измучен­ные и морально и физически, шли по полям всю ночь и только к утру добрались до Каменской. Господь Бог и только Он помог спастись тем партизанам, что спрятались в гумнах, недалеко от Глубокой. Ночью все красные ушли со станции и рано утром эти партизаны увидали как по линии ЖД от Каменской шел паровоз с одним вагоном. Это были трое 3 партизан, которых Лазарев, узнав, что Глубокая оставлена Романовским, послал собирать трупы убитых партизан и привести их в Каменскую. Среди подобранных Чернецова не было и никто не знал о его судьбе. В скором времени после этого в Новочеркасске, да и позже, мне пришлось слышать и не раз, что Чернецова зарубил Подтелков. Это совсем не так и, вероятно, выдумано им для поднятия своего престижа у красных властей. Когда, под Гусевым, по приказанию Чернецова партизаны стали бросать винтовки и патроны на пахоту, ко мне подскакал казак, соскочил с коня и вместе с поясом сорвал мой револьвер. Патронов в нем уже не бы­ло — я их всех выпустил. Другой казак под­скакал к брату, желая и у него отобрать револьвер, но брат сказал: «Забрали...» «Кто забрал?..» —спросил конный. «Не знаю, тут вас много и все охотятся за револьверами...» — ответил брат. Казак перегнулся с коня и ударил брата кулаком в глаз. Позже, когда нас уже погнали, я сказал брату, что узнал того, кто его ударил. Это был казак Пантелей Пузанов, хутора Свинаревка, кажется Митякинской станицы, наш родственник. Он был сыном от первого брака брата моей матери, а его мачеха была моей крестной матерью. В прежнее времена наши родственные отношения были очень хорошими. Пантелей учился в приходском училище, но наука ему не шла. За четыре года он добрался до 2-го клас­са, где просидел еще два года, и за неуспешность весной предполагали его исключить. Его отец, зажиточный казак, имевший водяную мельницу и маслобойку, и кроме того занимавшийся скупкой лошадей и поставкой их в войсковой ремонт, хотел, чтобы его сын получил права 2-го разряда, а затем подготовив его хорошенько, по экзамену определить в Новочеркасское военное Училище в дополнительный класс. Когда Пантелея хотели исключить из школы, то мой брат, учитель Железнодорожного училища, имевшего 5 классов, устроил его перевод туда, хотя формаль­но, он и не имел права там учиться, так как туда принимали лишь детей ЖД служащих. Жил Пантелей тогда у нас. Но и тут наука ему не шла, просидел он два года в 3-ем клас­се и его исключили за малоуспешность. Много с ним повозился мой брат учитель. По его словам Пантелей был очень ленив и страшно упрям. Он был старше меня и, достигнув своих лет, ушел на действительную службу. После много лет мы с ним не виделись. Во время войны служил он в 27-ом Дон. каз. полку. Я пишу подробно о Пузанове, так как это именно он убил Чернецова, а не Подтелков. Когда Голубов и Подтелков, увидав при­ближающийся эшелон и, поговорив между собой, поскакали к Каменской, то Подтелков, именно Подтелков, а не Голубов, сказал: «Пузанов, останетесь за старшего, ведите их на церковную площадь и там нас ожидайте, вся ответственность на вас...». Пузанов был в прекрасном офицерском полушубке, с плечевыми ремнями, как во время войны носили офицеры, на боку наган, на прекрасном коне, с винтовкой. Когда партизаны по­сле окрика Чернецова бросились разбегать­ся, то Пузанову, как старшему, был нужен главным образом Чернецов, а не партизаны, и он бросился за ним и быстро догнал его, приблизительно в 200-ах саженях от места, откуда начали разбегаться партизаны. Пеш­ком от конвоя партизанам удирать было лег­че: при надобности можно было лечь в пахоту, а темнота была такая, что конный, проехав рядом, все равно ничего бы не увидел, лишь бы конь не наступил. Чернецов же был на ко­не, который шлепал по грязи и по этим шлеп­кам Пузанов и догнал Чернецова. Догнав, ру­банул его шашкой. Чернецов упал с коня. Пузанов остановился и, смутно видя, что Чер­нецов еще шевелится, соскочил с коня и, не желая производить шум выстрелом, ударил стволом винтовки в глаз. А затем, захватив коня, отвел его своему отцу, не осмотрев карманы и не взяв документы убитого, которые он бы мог предъявить Голубову и Подтелкову в доказательство верного выполне­ния приказания. Их позже нашел на трупе казак Трофименков, о чем будет написано дальше. Убив Чернецова, Пузанов, вероятно, при­задумался. «Я вот уеду, а отец останется здесь и может за это пострадать». Отправив­шись в эту же ночь на хутор Ковалевка, где ночевала конница Голубова, или подождав ее прихода в Глубокую, он, вероятно, доложил обо всем Подтелкову, но и попросил скрыть его имя, так как и его отца и его многие знают и отец может за это пострадать. По­этому то Подтелков и принял этот «подвиг» на себя что ему было очень выгодно для бу­дущей его карьеры у красных и как об этом было объявлено и в нашей и в большевист­ской военной сводке. В марте месяце казак хутора Иванкова Трофименков поехал засеивать свое поле и увидел на нем убитого, с погонами есаула, с раной от шашечного удара и выбитым гла­зом. Растегнув его полушубок, на груди уви­дал орден Св. Владимира. В документах, вы­тащенных из его карманов, прочел: есаул Чернецов. В то время Чернецов уже имел орден Св. Владимира 4-ой ст. с мечами и бан­том и носил погоны есаула, которые никто из голубовских казаков не посмел с него сор­вать, когда нас гнали на Глубокую. С доку­ментом и орденом Трофименков поскакал к матери Чернецова, которая жила тогда на хут. Гусеве, верстах в двух от его поля. Труп Чернецова лежал приблизительно не больше чем в 200-ах метрах, откуда начали разбе­гаться партизаны. Мать Чернецова, узнав все это от Трофименкова, подобрала тело сына и при помо­щи исключительно женщин казачек привела его в порядок для похорон. Но нужно было иметь разрешение на похороны от красно­го командира Романовского. С большими трудностями ей удалось его получить, без права вноса тела в церковь, но все же Чер­нецов был похоронен по христианскому об­ряду со священником. Ни одного казака на похоронах не было: это угрожало арестом по распоряжению Романовского и отправкой в Луганск для расправы. Похоронен был тог­да полковник Чернецов на кладбище при станции Глубокая. Все это нам рассказал Трофименков, ког­да мы с братом, вернувшись с Корниловского похода, зашли к нему. Трофименков ярый антибольшевик, старик лет 60-ти, и дом которого был приблизительно в 20-ти саже­нях от места, откуда начали разбегаться пар­тизаны, повел нас туда, где нашел тело Чер­нецова, подробно рассказав, что он видел и слышал. В ту ночь всю эту сутолку и стре­льбу он отлично слышал. Рассказал о том, как он нашел тело Чернецова, в каком поло­жении. Получив удар шашкой, Чернецов был еще жив, но когда убийца выбил ему дулом винтовки глаз, он по-видимому инстинктив­но прикрыл его ладонью и в таком положе­нии застыл. Возвращаясь с поля, Трофимен­ков попросил зайти к нему в дом. В доме старик очень расчувствовался, особенно по­сле наших рассказов о Корниловском похо­де. А потом, как то понизив голос, сказал: «Да ходят то слушки, что Чернецова зару­бил то Пантюшка...» «Какой Пантюшка? Не Пузанов ли? Да ведь Чернецова зарубил Подтелков...» — на­рочно сказал брат. «Где там Подтелков — возразил старик — Подтелков и Голубов пришли в Глубокую с конницей только на другие сутки. Их тут совсем не было, когда партизаны разбегались. Сказывали его казаки, что он был на Ковалевке, у самой Каменской. Да они, эти, суки­ны сыны, голубовцы, коня украли у меня. Весной как надо было сеять, а коня одного не хватает, а где найдешь в такое время ку­пить. Да вот спасибо Иван Алексеевич вы­ручил. Пошел к нему, спрашиваю, где коня можно купить? А он мне говорит, да вот го­лубовцы бросили мне захудалого. Сговори­лись о цене и я забрал коня...» Мы с братом тогда и не подумали, что это тот самый конь, на котором Чернецов поска­кал к Гусеву. Это выяснилось через два дня. Названный Иван Алексеевич был отцом Пантелея Пузанова, наш дядя. Жена его моя крестная мать, была глубоко верующей, сво­его пасынка Пантелея (он был сыном от пер­вого брака) она не любила за его лодырниче­ство и грубость. Часто встречались в церк­ви с нашей матерью, всегда справлялась, где мы и живы ли. Мать наша, конечно, то­гда скрывала, что мы были под Глубокой у Чернецова. И как то Пузанова сообщила нашей матери шопотком и под бабьим секре­том: «А ведь наш дьявол Пантюшка связал­ся с этим разбойником Подтелковым и сказывал моему, что среди пленных партизан под Глубокой видел Сашу (то есть моего бра­та Александра). Да мой же сказывал, что это Пантюшка убил Чернецова...» Про своего мужа сказала, что он вполне согласен с большевистскими убеждениями сына Пантелея и вполне одобрял его поступки. Когда Дон был занят красными, он состоял секре­тарем в комитете иногородних по «справедливому» распределению между ними казачьих угодий. Мы с братом решили пойти к Ивану Алек­сеевичу — быть может что-либо еще узна­ем. Принял нас не очень любезно, ясно не из-за совести, а из-за страха. Засыпал во­просами, где и как были, хотя отлично знал от Пантелея, что мы были под Глубокой у Чернецова. Не говорили об этом и мы. По­сле долгого и любезного разговора на раз­ные темы, моя крестная, сказав, что долж­на же угостить своего крестника, пригласи­ла нас к столу, довольно обильно приготов­ленному, была даже бутылка раздорского вина, что было большой редкостью в то вре­мя. После стакана, другого, дядя вышел и вернувшись водрузил на стол полбутылки водки, да еще с белой головкой, что было тог­да еще большей роскошью, со словами: «Да разве офицеров угощают бабским напитком, им покрепче нужно...» Мы знали и раньше, что он любил выпить и брат, по родствен­ному завладев полбутылкой, все чаще и чаще ему подливал. Хмель по-видимому ударил ему в голову и он перевел разговор на сво­его сына, Пантелея: «А наш то совсем свих­нулся с ума, спутался с Подтелковым и Голубовым, и где он теперь? Может в живых его нет, ну да пусть на себя пеняет...» Ви­димо, он расчитывал этой фразой навести нас на откровенность, чтобы узнать, зачем именно мы к нему пришли. Несмотря на ви­но, на наш любезный разговор, он нам не до­верял. Но мы не высказывали своего мнения ни о нем, ни о Пантелее, ни о происшедших событиях. После дядя как то приостановил­ся в разговоре, как бы обдумывая, как ска­зать, и вдруг выпалил: «Не буду таить гре­ха, ведь своего же казака Чернецова зару­бил Пантюшка...» «Да нет же — нарочно сказал брат — его убил Подтелков». «Да где там Подтелков — ответил дядя — он с Голубовым пришел на Глубокую толь­ко на другой день после этого и тут расквар­тировался. Да еще Пантюшка и меня то впу­тать мог. Привел ко мне ночью коня и ска­зывал, на этом коне Чернецов ускакать хо­тел, но я его догнал и прикончил...». «И этот конь у вас? — спросил брат. «Ну нет, не стал бы я его держать — от­ветил дядя — а ежели другие или его родня с Гусева узнали бы, то могли бы мне какую-нибудь пакость сделать: ночью спалили бы или открыли бы шлюз, и мельницу и масло­бойню мои снесло бы в Донец...». «Да куда же Вы дели коня? Продали? — опять спросил брат. «Нет, не продал, а отдал на другой хутор. Конь не мой, я его не покупал, Пантюшка его привел...». Тут мы оба догадались, что конь, куплен­ный Трофименковым, и был конем Чернецова, на котором он пытался ускакать. Сухо распростившись с дядей, не подав ему руки, мы ушли. Позже мы поделились нашим мнением об отце Пантелея с полицейским приставом в Глубокой, с которым были в хороших отно­шениях. Пристав нам сказал, что он давно у него в черном списке, но нет достаточно улик для его ареста. Если мы дадим пись­менно свои показания, то он сможет отпра­вить его в Каменскую тюрьму, а там уж раз­берутся. Но мы просили ничего этого не де­лать. Если положение на фронте переменит­ся и снова придут красные, то за это распла­тятся наши отец и мать, старший брат, быв­ший помощником начальника станции Глу­бокой, и многие другие наши родственники, живущие в Глубокой и ее окрестностях. От­ца наверно расстреляют, хотя бы по мотиву, что его четыре сына воевали с красными. «Суд» тогда у коммунистов был скорый... В те времена, если кто-либо просто по злобе сказал бы на вас «кадет», то вас немедлен­но бы арестовали, а если бы сказали, что вы партизан, то на месте бы убили, а если, ука­зав на дом, сказали бы – из этого дома был партизан, то дом сразу разграбили бы, а его жителей тоже убили бы или в лучшем слу­чае избили бы до полусмерти. Так И. А. Пу­занов и оставался в своем доме до нашего последнего ухода и прихода красных. Что стало дальше с убийцей Чернецова Пантелеем Пузановым — сказать не могу, не знаю. В Глубокой у своего отца он больше никогда не появлялся. Говорили, что из Но­вочеркасска он ушел на борьбу с партизана­ми ген. П. X. Попова. Видимо и его вскоре нашла свинцовая пуля, так же, как и Голубова... Все эти сведения, точные и проверенные, были собраны нами с братом в июне 1918 го­да, как от матери Чернецова, так и других лиц, указанных в этом очерке. И. Я. Жданов. Родимый край № 93 МАРТ - АПРЕЛЬ 1971 г.

Этот рассказ представляет огромный интерес, так как проливает свет на многие стороны происшедшего события. Из очерка следует, что Подтелков не убивал Чернецова. Его убил казак Пантелей Пузанов, который был по характеру ленив и упрям. Спросим себя. Что явилось причиной этого убийства? Первое что приходит в голову, так это то, что он выполнял чей-то приказ. Тогда зададимся вопросом. Кто это мог быть, чей приказ он выполнял? Судя по справе, Пантелей не бедствовал. Одет он был в прекрасный офицерский полушубок, с плечевыми ремнями и на прекрасном коне. Это наводит на мысль, что в ВРК, он занимал какой-то пост. Таким постом мог быть, например, пост ординарца у Подтелкова, который доверял ему как единоверцу. Не кому ни будь, а именно Пантелею Подтелков доверил возглавить конвой. Значит, он был именно тем казаком, которому Подтелков не только доверял, но и верил. Ведь не Голубов, а именно сам Подтелков, приказал ему конвоировать пленных!

«Когда партизаны по­сле окрика Чернецова бросились разбегать­ся, то Пантелею Пузанову, как старшему, был нужен главным образом Чернецов, а не партизаны» читаем мы. Это значит, что он был специально приставлен к Чернецову Подтелковым. «Пузанов и догнал Чернецова. Догнав, ру­банул его шашкой. Чернецов упал с коня. Пузанов остановился и, смутно видя, что Чер­нецов еще шевелится, соскочил с коня и, не желая производить шум выстрелом, ударил стволом винтовки в глаз». Далее еще интереснее. Он ничего не снял с трупа Чернцова. Это выглядит очень странно, так как казаки не чурались пошарпать поверженного противника, а ведь с есаула Чернецова было, что взять. Все это говорит о том, что он получил строгий приказ Чернецова только убить. Причем это убийство он должен был совершить по-тихому, так чтобы никто из черницовцев и казаков конвоя недолжен был заметить. Кроме того он не взял документы. Это говорит только о том, что он был настолько доверенным лицом Подтелкова, что ему не надо было подтверждать документально выполнения приказа, а достаточно было только доклада о выполнении приказа. А вот кто отдал приказ Подтелкову? А может его об этом кто-то просил. Этот кто-то был не только хорошо известен Подтелкову, но и как-то по жизни связан с ним. Так такой приказ али просьбу Подтелкову мог отдать, али попросить выполнить, Михаил Иванович Сырцов, давнишний знакомец Подтелкова, в то время уже председатель Донского областного ВРК по борьбе с белоказаками, один из тех, кто в дальнейшем организует «рассказачивание по большевистски» в ответ на карательные экспедиции есаула Чернецова. А теперь спросим себя. Кто мог просить Сырцова об организации убийства есаула Чернецова? Здесь ясно просматриваются два кандидата. Это Новочеркасский ВРК, который был создан членами паритетного правительства, возглавляемого Митрофаном Богаевским, а так же так называемая «интеллектуальная оппозиция», возглавляемая Митрофаном Богаевским и Харламовым. Как видим, что в каждом из выше рассмотренных нами кандидатов фигурирует Митрофан Богаевский. Это не случайно. Именно он, выполняя волю заговорщиков, плел паутину по уничтожению последнего оплота Атамана Каледина есаула Чернецова. А вот причастен, ли Подтелков к убийству Чернецова спросим мы себя? Пока ясного и правдивого ответа на этот вопрос нет. Хотя, если исходить из логики гражданской войны, войны без нравственности и воинской морали и в которой проявляются самые низменные чувства человека, с одной стороны можно предположить, что Подтелков способствовал этому убийству, как убийству классового врага, врага трудового казачества и замордованных шахтеров.

Однако, коли Подтелков не убивал, то возникает вопрос. Зачем нужно было Подтелкову брать на себя убийство есаула Чернецова? Он, знал, что убийство казака ему никогда казаки не простят. А пошел на это? Он что был с ума сошедшим? Нет! Он не был с ума сошедшим, хотя и был в свое время отправлен Наказным Атаманом генералом от кавалерии Василием Ивановичем Покатило[2] в психиатрическую больницу. Но вот что интересно. Объявление об убийстве Подтелковым есаула Чернецова произошло в сводках практически одновременно и у большевиков и в Новочеркасске. Значит, эти сводки были заготовлены заранее. А это наводит на мысль, что это убийство было заказным. Заказчиками выступали как заговорщики, готовившие убийство Атамана, так и большевики. Очень похоже, что Подтелков стал героем помимо своей воли и без своего ведома. Таки образом Федор Григорьевич был использован « в темную» в своей грязной борьбе за власть на Дону как большевиками так и заговорщиками, стремящимися убить Атамана Каледина. Одни его «назначили» убийцей, а другие «героем революции». Объявление об убийстве Подтелковым Чернцова, это был всего лишь пропагандистский прием, который был использован обеими сторонами в пропаганде, как большевиками, так и заговорщиками в нужных ракурсах. Такой расклад был выгоден большевикам как пример воздания по заслугам генеральскому прислужнику и карателю рабочих рудников от руки трудового казака и предупреждения всем тем, кто пойдет против Советской власти. Калединцам и Добрармии этот случай позволял показать, что именно большевики убивают казака и что это дает им право на кровную месть всем тем фронтовым казака, кто станет на сторону большевиков.

Если мотивы и большевиков и заговорщиков, в общем-то, понятны, то совсем непонятны мотивы убийства Чернецова казаком Пузановым. Возможно, он не просто выполнял тайный приказ Подтелкова, а возможно он был сектантом или старообрядцем «булавинцем». А может он был подкуплен теми, кто был заинтересован в смерти есаула? Ясно только одно, казак Пузанов стремился не ранить Чернецова, а именно убить его. Так же остается открытым вопрос, почему Чернецову не удалось реализовать свой план? Ответ может быть следующий. Все удачные операции проведенные есаулом Чернецовым были основаны на скрытности и внезапности для противника. В этом же случае, план, разработанный есаулом Чернецовым, стал известным Подтелкову и Голубову. Это косвенно подтверждается тем, что до этого сражения есаул Чернецов ни когда, ни в одной из стычек с красной гвардией не терпел поражения. А тут такой разгром! Был потерян им не только ореол непобедимости, но и потеряна сама жизнь. О плане есаула Чернецова во всех подробностях кроме Атамана мог знать только один человек. Им был Митрофан Богаевский. Именно он через своих людей из Новочеркасского ВРК и передал этот план войсковому старшине Николаю Матвеевичу Голубову. Заговорщики решили руками Голубова и Подтелкова уничтожить последнюю опору и защиту Атамана Каледина. Что и было сделано. За помощь в разгроме отряда Чернецова заговорщики через лукавого Митрофана Богаевского войсковому старшине Голубову обещали избрание его на круге Войсковым атаманом при одном условии, что есаул Чернецов останется жив. Это подтвержается запиской подписанной Чернецовым и Голубовым. Вот она: «1918 г. 21 января, я, Чернецов, вместе с отрядом взят в плен. Во избежание совершенно ненужного кровопролития, прошу Вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины Голубова. Полковник Чернецов».

Под подписью Чернецова имеется и подпись Голубова, сде-

ланная характерным мелким почерком Голубова.

«Войсковой старшина Н. Голубов. 1918 г. 21 января».

Одновременно заговорщики договорились с Сырцовым об убийстве Чернецова. Таким образом, совершенно ясно, что заговорщики не собирались выполнять свое обещание данное Голубову, зная, что он не сможет его выполнить. Именно так они и «использовали» войскового старшину Голубова, сманив его через Митрофана Богаевского обещанием атаманства в обмен на разгром Чернецовского отряда. Но из вышеприведенного текста И.Я Жданова и приведенной выше записки следует, что Голубов выполнил свое обещание данное Чернецову и не имел никакого отношения к его смерти. Когда Голубов узнал о том, Чернецов убит с ним была истерика. Он набросился на Подтёлкова, едва ли не с кулаками, плакал и ругал Подтелкова, за то, что он убил Чернецова. И хотя сам Голубов не принимал участие в убийстве Чернецова, тем не мене его имя и честь офицера казака оказалось запятнанным в этой неприглядной истории.

Итак, благодаря очерку И.Я. Жданова теперь мы знаем, что:

1) Убийцей есаула Чернецова, произведенного через чин в полковники Атаманом Калединым, был донской казак, уроженец хутора Свинаревка, Митякинской станицы Пантелей Пузанов, служивший в 27 Донском казачьем полку.

2) Донской казак, старообрядец беспоповец подхорунжий Федор Григорьевич Подтелков приходящий Атаману Каледину свояком не убивал есаула Чернецова.

Таким образом, мы можем уверенно гутарить, что казак старообрядец подхорунжий Федор Григорьевич Подтелков был оболган и оклеветан как большевиками, так и калединцами с кадетами. Поэтому вина в непосредственном убийстве казака Чернецова казаком Подтелковым спустя столетия должна с него быть снята. И пусть пока силы тьмы еще прячут под свои покровом настоящих виновников развязывания кровавой бойни на Дону и геноцида донского казачества. Однако скоро настанет время, когда донское казачество узнает истинные причины, по которым казачество оказалась втянутым в братоубийственную бойню, а так же всю правду о том кто и зачем организовал Гражданскую войну на Дону, какие бы силы зла не пытались скрыть это. Ребяты, гоженьки маи, Бог вить не в силе, а в правде! Веритя, ай нет? Спаси вас Христос!.

Сергей Гончаров