Под окнами куреня раздалось не громкое покашливание, покряхтывание, затем заскрипели ступени крыльца, перемежаясь с лёгким постукиванием. И вот уже заскрипела дверь, и в курень вошёл среднего роста, щупленький старичок, в синих казачьих шароварах с лампасами, в косоворотке, в поддёвке с блином на голове сидящей старой казачьей фуражке, в стоптанных, но начищенных сапогах. Звали его Дмитрий Петрович, а его уличная кличка была Есаул. Прилепилась эта кличка к нему потому, что в детстве он всем говорил, что вырастет и будет есаулом. На заросшем редкой бородёнкой лице с тонкими губами, крючковатым носом и подслеповатыми глазами как всегда играла хитрющая улыбка. – Здорово дневали, Ляксеич!- обращался он обычно ко мне. - Устал я покуда до тебя дошёл. Всё - таки, как- никак, а 75 годков уже разменял. Присяду я штоли. - Поставив палку в угол, он усаживался в уголке стола на стул и начинал наблюдать за мной. Зная моё неуёмное любопытство к прошлой жизни и особливо к старому времени, он, выждав некоторое время, начинал какой - либо рассказ либо из своей жизни, либо пересказывал, что сам когда-то от кого-то слышал. Рассказчик он был замечательный. За это полагалась ему чарка самогона. Обычно он выпивал её в начале рассказа, никогда не закусывая, а только понюхав горбушку чёрного хлеба. После этого он приходил в отличное настроение и прежде чем начать свой рассказ всегда интересовался у меня, желаю ли я послушать за старое время али за войну. Мне было интересно всё, что он рассказывал, и я обычно предоставлял ему самому выбирать, какой рассказ ему сегодня по душе. Если рассказ получался длинным, то полагалась в середине рассказа ещё чарка самогона и конечно третья по завершению рассказа. Больше трёх он обычно не пил, так впадал в состояние лютой ненависти к коммунистам и ко всем их прихлебателям. Четвёртая чарка приводила его в воинственное настроение, кулачки его сжимались, голос становился грозным, и рука его тянулась к шашке, висевшей у меня, как и полагается, под правую руку в зале, чтобы посчитаться за все обиды причинённые ему Советской властью. При этом лицо его становилось бледным, глаза блестели ненавистью, губы дрожали, а узловатые пальцы крепко сжимали эфес шашки. Воевал он на стороне немцев, прошёл все мыслимые и не мысленные немецкие и советские лагеря, но не сломался, так и остался идейным врагом коммунистов.

   Когда началась война, ему было только 17 лет. Под мобилизацию он не попал по двум причинам: был молод и немного подслеповат. Однако когда пришли немцы эти причины не помешали пойти к ним на службу. К этому подтолкнул его батя, бывший при Государе Императоре зажиточным казаком, но потом многократно раскулаченным и сосланный. Он завещал своим детям посчитаться с коммунистами за все обиды. Старшего сына забрали Красную Армию. Однако тот долго не воевал и в первом же бою перешёл на сторону немцев. Димитрий был средним сыном, а молодшенький был ишшо малец. Дмитрию его служба в казачьих войсках у немцев нравилась. Наконец-то он мог рассчитаться с коммунистами, комсомольцами и евреями, жидками, как он любил говорить, за все унижения, голод и мучения. Веры он был православной или как он сам гуторил казаче - православной. В церковь заходил редко, но иконы дома держал. Попов не жаловал, считая их нахлебниками и дармоедами. Молитвы знал и при случае читал. Крестился он как-то по особенному. Толи тремя, толи двумя перстами. Не разберёшь. У меня было подозрение, что он из безпоповцев. А там Бог его разберёт.

   Из всех женщин о безумно любил свою маманю, и когда напивался, всегда рассказывал, как она спасла ему жисть. С его слов дело было так. После войны он получил 25 лет лагерей как пособник немецких оккупантов. Оказался он в лагере в Карелии, рубили лес. Климат там был суровый, кормили так, что можно сказать, что и вовсе не кормили. И стал он пухнуть. Дошёл до того, Что уже почти не вставал. И тут к нему приехала маманя. Как она узнала в каком он лагере, как добралась до него, то неведомо. Видать материнское сердце и любовь довела. Привезла она ему кусок сала, да сушёной вишни. Добилась свидания и стала по маленькому кусочку ему сало скармливать. Почти месяц подкармливала она его, и он выжил. Потом они расстались и более он её не видел. Не сдюжело её сердце от пережитого и виденного и по возвращении домой она умерла.

   Отбыв 25 лет лагерей, он вернулся на хутор. Курень его бати спалили хуторские коммунисты в отместку за то, что сын служил у немцев. Решил строиться на пепелище. Песок из реки на своём горбу в мешочке таскал. Собирал каждую палочку, каждый гвоздик, каждую досточку и кирпичик. Никого не нанимал и всё делал своими руками. Строился почти пять лет. И курень получился не хуже чем у бати.

   А хозяином он был образцовым. Умел, и покупать и продавать. Как-то мне пришлось возить его на ярмарку покупать поросят. Приехали мы на ярмарку первыми, когда ещё только рассветало. - Это для того - объяснил он мне – чтобы встречать первым всех продавцов и первому осмотреть привезенных на продажу поросят. И выбор лучше и в цене легче сговорится с хозяином, пока он цену на ярмарке не узнал.- И впрямь, двух попросят, он выбрал очень удачно. Здоровеньких, упитанных и к тому же дёшево. - Ты Ляксеич на его хрюколку смотри – гуторил он мне, показывая поросёночка и поворачивая ко мне то мордочкой то хвостом. Затем подробно объяснил, как надо выбирать поросёнка и как нужно обращать внимание на его хвостик. К сожалению, я слушал его невнимательно, так как поросят заводить не собирался и всё о чём он говорил, пропустил мимо ушей. Теперь о том очень жалею.

   После возвращения из лагерй он не работал ни на кого, акромя как- на себя, так как казак не батрак, а человек вольный. Хозяйство он вёл с немецкой аккуратностю в сочетании с традиционным казачьим способом ведения хозяйства. Если он пилил дрова, то все полена были у него одной длины, так как использовал специальный маркер. Для грядок на огороде у него были свои маркеры. Для всего, что он делал, у него были свои маркеры. Баз у него всегда был выметен и чист. - Гляди Ляксеич. Я по базу пройду и ног не испачкаю. У меня почище будет чем у бати - довольный гуторил он мне, ведя меня по базу. Инструменты слесарные и столярные он держал в образцовом порядке. Сам умел столярничать и слесарничать. – Этому меня советские лагеря научили – как-то услышал я от него в ответ на мой вопрос, где он всему этому научился. – В какие бы я не попал гулаговские лагеря, я никогда не терялся, не ленился, а всему всегда учился - гуторил он мне, выстругивая мне топорище. Всё что он делал, было удобным, лёгким. Были ли это косовище или топорище или ручки грабель всё выходило из его рук ухватистым лёгким и прочным. Урожай у него всегда был превосходный. Его гуси были самыми крупными и жирными на хуторе, а каждая курица несла почти каждый день по яйцу. Он тщательно следил за породой птицы и домашних животных: коровы, коня. Он почти ничего не продавал. Избыток менял или раздаривал. Сахар, муку всегда закупал впрок мешками и любил когда у него в курене всего был достаток. По нонешнему времени его можно было бы считать не только рачительным, но и даже зажиточным казаком. Он всегда говорил, что в курене у него достатка «не менее чем у бати». Поэтому многие хуторцы несмотря на его прошлое его не чурались, а пользовались его советами по ведению собственных хозяйств.

   Женат Дмитрий Петрович был дважды. Первую жену он выгнал после того как застал её с бригадиром. Из детей у него был один сын Николай, да и тот непутёвый. Бате он не помогал, не приезжал и где он живёт, никто не знал. Дмитрий Петрович считал его пропащим и за сына его не считал. Мне он всегда гуторил, что казаком быть трудно. Казак должон вести себя как настоящий хозяин, муж, отец. Он в доме - гость. Дома он отдыхает, домой он приносит добытое. Поэтому лучший кусок ему. Дома отдохнул - и в поход, добывать. Красть у других можно, а у своих (семья, родня, соплеменники) нельзя. Все, что на пользу казаку - не зазорно. Детей наказывай, но бить их ты не должён гуторил он разглаживая сухощавой ладонью с жилистыми пальцами, уголок скатерти. Я знал какая силища была в этих жилистых пальцах. Как-то под рукой не оказалось клещей, так он гвозди повыдергивал пальцами из доски. Бить должна мать. Отец воспитывает своим авторитетом, своими делами. « А я вот упустил! Всё по лагерям скитался» Будь нетороплив. Суетливость - удел неуверенных. Будь немногословен и осторожен в высказываниях и оценке других людей. Говоря - обосновывай. Рана от языка - не заживает. Будь скуп на слова, особенно - при посторонних и выдержанным. Гнев - пустое, пар. Врага не надо ненавидеть и призирать. Уважай его. Помни. Слабость сильного - в силе, а сила слабого - в слабости. Дружба, куначество - выше родства. Брат твою неучтивость простит. Он и так - брат. Кунака неучтивостью ты обидишь. Береги дружбу. Никогда не ищи выгоды в дружбе и искренне, с удовольствием помогай другу. Заботься о родителях и старших родственниках. Помни. Ты можешь сделать, они – знают как делать Когда что либо делаешь, то сначала сделай все для старших, затем - для себя. Помни всегда, что со временем и ты будешь старшим. Как ты заботился о старших, так дети и родня будут заботиться о тебе. Не выставляй свои чувства, даже к детям - напоказ. Чувства - это внутреннее, интимное. Ты ведь не раздеваешься при людях. Гулять могёш с любыми женщинами, но не обижай их. Если женщина с тобой хоть 30 минут, она - твоя на 30 минут. А казаки своих- не обижают. Но в жены бери только своих, казачек. А ежели ты в жены взял всёж не казачку, то дети должны быть только казаками. Никогда не ругайся нецензурно и не допускай, чтобы при тебе ругались, особливо при детях. Помни. Мат это язык рабов, а не вольных людей - казаков. И в конце всегда добавлял. Помни, по тебе судят о роде твоем и о всех казаках. Помни это всегда и везде и никогда об этом не забывай. Свою вторую жену, казачку, он взял с соседнего хутора. Она была женой погибшего односума. Была она не дюжа красива, но была бабочка была собой статная, да гладкая. Кроме того она была исключительно трудолюбива и аккуратна. И это последнее особенно и нравилось ему в ней. Детей у них не было. Вот так и доживали они свой век вдвоём.

   Вот и я в подражании Дмитрию Петровичу то же решил сделать своё хозяйство образцовым. Прочитав в одной книжке, что гречиха улучшает плодородие почвы я решил улучшить почву на своём огороде. Достав через знакомых семена гречихи, я решил дедовским способом засеять уголок огорода. Итого около пяти соток песчаной земли. Сразу же возник вопрос: А когда надобно её сеять? Долго я ломал голову, читая разные книжки, да только вот ответа я так и не нашёл. В тот вечер, когда ко мне зашёл Дмитрий Петрович, я сидел за столом и листал книжку пытаясь найти ответ на мучивший меня вопрос. Дмитрий Петрович поинтересовался, что я читаю, затем сев на своё место как всегда приняв чарочку, засобирался начать рассказывать один из многочисленных смешных случаев, когда он служил у немцев. - Слышь, Дмитрий Петрович - прервал его я. – Ты случаем не помнишь, когда в наших местах начинают сеять гречиху.-

   Дмитрий Петрович взглянул на меня и улыбнулся. – Ты, что думаешь, Ляксеич, что я память пропил али только и делаю што гулеваню? Зараз я тебе все растолкую. В старое время мы книжек не читали, а, тем не менее, всё знали. Так вот! Батя мне гуторил так. Ежели ты собираешься сеять гречиху, то земля должна прогреться. Вот ты и смотри на берёзу. Ежели земля прогрелась, то берёза должна развернуть лист. Ну, а ежели ты хочешь точно знать время сева, то скидавай шаровары и голой жопой садись в борозду. Ежели жопе не холодно, то тогда могёшь смело сеять.-

   Я несказанно обрадовался совету и, не теряя времени, побежал в огород, скинул шаровары и уселся в борозду. Жопе моей было совсем не холодно. Следовательно, решил я, что пора сеять. Наутро помолясь, я повесил себе на шею решето с гречихой и вышел на пашню. Вспомнив, как в детстве я помогал мамане сеять, я размахнулся и начал сеять. С божьей помощью пять соток я засеял быстро. Затем я прикатал засеянную делянку катком и, возблагодарив Бога, и довольный собой вернулся в курень.

   Гречиха взошла дружно. Чему я был несказанно рад. Когда она зацвела, то многочисленные пчёлы жужжали на моей делянке с утра до вечера. Дмитрий Петрович, как раз зайдя ко мне и не застав меня в курене, стал искать меня. Обшаря баз и хозяйственные постройки и, не обнаружив меня, он направился к моей гречишной делянке, где и нашёл меня. – Глянь Ляксеич, - сказал он мне, указывая на цветущую гречиху. – Вишь, как дружно пчела пошла на твою гречиху. Видать знатный будет у тебя урожай.- Я улыбнулся, поблагодарил его, так как был этому несказанно рад.

   Когда гречиха созрела и пришла пора уборки, я достал батину старенькую косу, отбил её, наточил и на зорьке помолясь скосил свою делянку. Скошенную гречиху я связал в снопики и оставил сохнуть на солнце. В тот же день я не убрал снопики, а когда вечером решил заглянуть на делянку, то увидел множество кур активно клюющих гречишное зерно в снопиках. Выгнав кур, я взял тачку и свёзя все снопики под навес на базу, укрыл их брезентом. На другой день я решил заняться молотьбой. Только вот только как это делается, я не знал. Ни в детстве, ни в более позднем возрасте мне никогда не доводилось обмолачивать гречиху. - Придётся опять обращаться за советом к Дмитрию Петровичу - подумал я. И не успел я о нём подумать, как около куреня раздалось его не громкое покашливание, покряхтывание, посапывание, перемежаясь с лёгким постукиванием палки, и вот уже заскрипела калитка база, и на баз неторопливо взошёл Дмитрий Петрович. В руках он держал какую-то палку навроде цепа. – Вот Ляксеич я табе принес то што табе нужно. Только не замай, да потом возверни мене. Такого таперича ни у кого во всём хуторе не сыщешь. Дайка я присяду в тенёк, да погляжу, как ты будешь управляться. – Я взял снопик, положил его на разосланный брезент и стал молотить по нему принесённым небольшим цепом. Дмитрий Петрович смотрел на мою работу, и на лице у него выразилось явное неудовольствие. – Ты Ляксеечь не молотишь, а словно провинившуюся жинку учишь. Бей резче и чаще поворачивай снопик.- Посидев ещё немного и выпив положенную ему чарку, он неторопливо распрощался и пошёл к себе спать. После его ухода, я стал опять молотить так, как мне казалось правильно, так как я боялся испортить зерно. Как бы то ни было, но к вечеру я устав с непривычки и изойдя потом как загнанный кобель, я всё же обмолотил весь свой урожай. Я знал, что если связать обмолоченные стебли гречихи, то получатся хорошие веники. Именно этим я решил заняться на следующий день. Встав поутру, я к обеду навязал целый воз веников, которые раздал соседям, оставив немного себе и, конечно, самые лучшие подарил Дмитрию Петровичу. Увидя их он пожевал губами и сказал – Премного тебе благодарен Ляксеич. Толь энтот подарок отдай моей бабке. То - то она будет радёшенька. А то у нас подмести курень уж вовсе нечем. Веник весь истрепался. А за цеп, ты лучше бы мне поднёс чарочку – Что и было мною с радостью исполнено.

   Вернувшись на баз, я, хотя и порадовался куче гречишного зерна, но и ещё раз убедился в том, что оно вперемешку с мякиной. – Значит надо веять – подумал я и почесал затылок. В колхозе на току я видел, как веют зерно, которого было там тонны. А вот как веять мою кучу гречишного зерна? И тут я вспомнил, как веяла подпорченное зерно моя бабка Даниловна. Она становилась на пригорке, где был ветерок и, набрав в пригоршни зерно, подбрасывала перед собой вверх. Зерно падало к её ногам, а все примеси относились в сторону ветром. Так я и решил поступить. Найдя сквознячок, где был ветерок, но не очень сильный, я перетащил на это место свой брезент с «грязным» гречишным зерном и став на колени стал подбрасывать горстями в воздух свой гречишный урожай. Вскоре возле моей кучки гречишного зерна образовалась довольно таки большая кучка мякины. Я отгрёб её в сторону и стал повторять процесс веянья ещё столько раз, пока кучка мякины не стала совсем маленькой. Поначалу я хотел её выбросить, да потом вспомнил, что она обладает целебным свойством. В старые времена ею набивали подушки. Собрав всю мякину и набив ею подушку, я решил отдохнуть. В это время солнышко заглянуло в уголок база, где я веял, и осветило провеянное гречишное зерно, которое под солнечным светом приобрело изумительный цвет. Казалось, что это была не кучка семян гречихи, а множество блестящих на солнце чешуёй только что выловленных мелких рыбок и вытащенных в сетке на берег. В этот момент солнце скрылось за маленькую тучку, и гречишное зерно приобрело благородный коричневатый оттенок и заблестело, словно облитое маслом. Засунув руки в гречишное зерно, я почувствовал, что это была не просто куча чего-то мёртвого, а это был живой организм. Я ощутил приятную тяжесть гречишных зёрен, лёгкое тепло, исходящих от зёрен гречихи словно погрузил свои руки в воду доселе мне неведомой реки. Я стал вдыхать его запах, ворошить зерно руками ощущая приятную склизость зёрен и любуясь их блеском. В моих руках было живое зерно, которое было выращено и обмолочено живыми руками человека, и которого не касалась железная машина. И только в этот момент я ощутил, как мы далеко ушли в наш прожидовлёный, бессердечный и безнравственный век от жизни и веры наших дедов и прадедов, которые относились ко всему живому с любовью и любили жизнь.

   Вороша зерно руками, и любуясь им, я неожиданно почувствовал опасность и обернулся. В двух шагах от меня за моей спиной стоял Дмитрий Петрович. Глаза его были закатившиеся и полузакрыты. Скулы обтянулись, и зубы были слегка оскалены. В правой руке у него была его палка с острым концом и тяжёлой рукоятью, с которой он обычно ходил. Всё тело его было напряжено, а дыхание прерывисто. Впечатление было такое, словно он держит в руке не палку, а шашку и собирается рубануть меня ею. Я окликнул его и вскочил. Он очнулся и посмотрел на меня невидящим взглядом. – Это ты, Ляксевич- медленно и с трудом проговорил он. – А я тебя не сразу признал. – Затем тяжело повернулся и, не попрощавшись и не выпив своей обычной чарки, заковылял к себе в курень.

- А знаешь ли ты, что казачий генерал атаман П. Краснов под страхом смерти запрещал еврейские погромы – спросил я его.

- А не брешешь ли ты Ляксевич? - строго взглянув на меня, спросил Дмитрий Петрович.

- Вот тебе крест – ответил я и перекрестился.

- Вот сука! Видать сам был с прожидью. А я так мечтал встретить его - тяжело вдохнув, сказал он.

   Помолчали немного. Затем он сказал – Знаешь Ляксеич, твоего батю я не помню, так как он, во-первых, много старше меня был, а во вторых всё учился и на хутор, редко заявлялся. А вот когда он из окружения выходил, то на хутор он тайком заявился. - Я знал об том от бати и подтвердил, что он двое суток в балке хоронился и мамане своей, то есть бабке моей Ольге Даниловне, весточку подавал, что, мол, встретиться жалает. Но бабка моя так к нему так и не пришла. Об том я и гуторил ему.– Но ты не знаешь, Ляксеич, почему она не пришла. В полиции знали, что он возвернулся и предупредили её, что ежели она к нему на встречу не пойдёть, то его не тронут. Пусть идёть, куда глаза глядять. А ежели она к нему пойдёть, то его заарестують и немцам отдадуть. Так у бабки твоей сердца хватило страх и любовь свою перетерпеть, и к сыну не пойтить. Он прождал её двое суток и ушёл в сторону Воронежа. Наши хуторцы, за ним проследили

   Я встал и, не прощаясь с ним, ушёл. Вечером ко мне зашла его бабка и сказала, что он преставился. После моего ухода он сказал, что ему захотелось пряничков, и попросил бабку сходить в магазин и купить полкило пряников. Она пошла в магазин, а когда вернулась, увидела что её муж преставился. Как сидел казак, так сидя и умер за столом. И было ему от роду 76 годков. Похоронили его рядом с батей и маманей на хуторском кладбище. На его похоронах была его бабка да я. Не мне его судить за содеянное им. Бог ему судья. Но я твёрдо знал одно. На старосте лет он привязался ко мне и искренне любил меня как сына. Да и я полюбил его. Царствие ему небесное и вечная память.

   После его смерти у меня остались два листка, на которых мною были записаны его побаски. Привожу их полностью и без изменения.

Рассказ полицая

   Стали мы как – то Ляксеич зимой на постой в одной станице. Разместились мы, значит, на начёвку по куреням. И оказался я в курене казака, сын которого служил в полиции. Сели вечерять. Поставил хозяин на стол четверть самогона. Выпили мы её быстренько, да только этого оказалось для нас мало. Делать нам было нечего. Хто залез на палати, хто пошёл по куреням самогон искать, а я вот завёл разговор с сынком хозяина, служившего в полиции. - И в чём же состоит твоя служба в полиции? – спытаю значит я его. А он мне и гуторит – Полиция, мол, несёт ответственность за безопасность населения, сбора налогов, борьбу с партизанами.- Тут я ему и гуторю – Как же это тебя казака угораздило стать полицаем?- Он в ответ мне гуторит – Да какие мы казаки. Это нас атаман Краснов всем гуртом в казаки записал. Мы сами из Бердичева. А свои хохляцкие фамилии нас при переселении заставили поменять на русские. – Тут значит, казачки, что были со мною вместе на постое, услыхав наш разговор, притихли и значит с любопытством слухають. Тогда я его далее спытаю. – А расскажи-ка ты друг мой дорогой, какой- нибудь героический случай из твоей полицейской службы. – Встрепенулся он тут и мне гуторит. – Так и быть. Расскажу я вам, казаки, один героический случай.

   В прошлом месяце в нашем районе объявились партизаны. Да не то чтобы настоящие, а так дезертиры, уголовники, бывшие райкомовские работники, не успевшие удрать нквдисты. Прятались они по катухам, жрали самогон, мародёрствовали. Станичники и хуторцы, значит, стали жаловаться в район. А тут они ещё и напали на обоз, который вёз продовольствие, собранное на хуторах для отправки в Германию. Начальник полиции, получив нагоняй от немцев, рассвирепел и приказал их найти и уничтожить. А энти так называемые партизаны после налета на обоз настолько осмелели, что засели на одном из хуторов и уже безбоязненно, игнорируя власть, стали пьянствовать. Так вот мобилизовали всю районную полицию, выдали оружие, посадили нас в сани и повезли к энтому хутору. А я, видите – ли близорук, и одним глазом почти ничего не вижу. Тем не менее, и мне выдали винтовку. Только винтовку я не зарядил, а патроны рассовал по карманам. Приехали мы к этому хутору вечером. Первым делом мы добыли самогон и сели вечерять. Пьём день, пьём два. На одном конце хутора мы, а партизаны на другом. Гулеваним, друг другу не мешаем, и вообще воевать не собираемся. Тут приехали помощник немецкого коменданта, видит, что приказ не выполняется. Наорал он на нашего начальника, пригрозил после акции расстрелять за невыполнение приказа. Поел, выпил, успокоился, затем сел в машину и уехал. А тут как на грех на хуторе самогон стал кончаться. Как - то пошли мы с односумом за самогоном и наткнулись на партизан. Они как оказалось самогон у этого же хуторца что и мы брали. Мы им и говорим, что раз самогон кончается, придётся начать боевые действия супротив них. Вот они и решили ночью из хутора удрать, а мы в эту ночь решили на них напасть. И получилось так, что и из хутора, и они и мы по одной дорожке навстречу друг другу поехали и в балочке друг на дружку наскочили. Со страху они дали очередь из автомата и ранили двух наших. Мы то - же стали стрелять в темень и навроде кого-то из них ранили. Я вижу такое дело, думаю пора смываться. Соскочил с саней и пополз по снегу в противоположную сторону от той, где стреляют, а винтовку за ремень за собой тащу. И тут на меня начальник полиции наткнулся. Увидал, как я ползу, и давай меня нагайкой стегать и приговаривать. – Ты куда это сукин кот ползёшь и почему не стреляешь? Ну, думаю дураком надо прикинуться, а то застрелит ещё. И ему отвечаю. И не ползу я вовсе, а от противника в снегу окапываюсь. А не стреляю потому, что слепой я и мушки не вижу. Взял он мою винтовку и видит, что она разряжена. Как накинулся он на меня. Сволочь ты этакая, кричит. Как же ты с партизанами воевать собирался. А ну стреляй сейчас же. Я, значит, взял, зарядил да и выстрелил. Правда, попал в лошадь. Ну, думаю, пришел мне конец. Да ребята заступились. Он говорят незаменимый на самогон человек. Нюх у него на самогон как у собаки, хоть из под земли достанет. Начальник полиции тут мне и говорит. - Сейчас мы тебя проверим. Бери коня и чтобы через полчаса, четверть самогона здеся была.- А сам - то знает, что весь самогон на хуторе повыпили. Я конечно на конь, и пулей в хутор. Он же не знал, что у меня запас был. Привез я четверть, он и говорит. - Действительно ценнейший ты человек. Мы тебя беречь должны и в бой больше не посылать. Ты таперяча при мне неотступно будешь.- Собрали мы трофеи: один неисправный автомат ППШ, да пару трёхлинеек без затворов, прихватили раненых и возвернулись в район. Доложили, что партизаны ликвидированы, сдали пленных. Всё с рук нам сошло, а кроме того за эту акцию немцы нас ещё и наградили –

Рассказ о бесчеловечных пытках, которым подвергли казаки еврея.

   Как-то Ляксевич принимали участие мы облаве. И заметили мы одного подозрительного маленького, косолапого и плешивого мужичонка. Крикнули мы ему, чтобы он к нам подошёл, а он кинулся бежать. Ну, мы вдарили по нему из винтаря и первого выстрела сразили его наповал. Когда его обыскали, то по найденным у него документам, оказался он жидком Григорием Марковичем Розенблатом. В кармане у него мы нашли насколько мелко исписанных страничек, нечто вроде дневника али жалобы. Когда прочитали мы эти писульки, то дюже смеялись. Вот пересказываю тебе што я запомнил из написанного. « ….Когда пришли немцы, то казаки меня жутко унижали и издевались надо мной. Одной из самых бесчеловечных пыток была пытка, которую я не могу им простить. Так они заставляли меня залезать на крышу сарая и затем скатываться с неё на землю, а сами при этом смеялись до слёз, глядя как я, скатываюсь с крыши и падаю на землю. Это было бесчеловечно и унижало моё достоинство. Затем они заставляли меня пролезать в окошко в сарае, через которое выбрасывают навоз. Оно было очень тесное, а я, будучи полным человеком в нём застревал, а они лупили меня по жопе и по плешине до тех пор, пока я, обдирая бока, не пролезал в окошко. Или ставили передо мною ведро молока и заставляли его пить, до тех пор, пока не выпью всё ведро. А так как я не мог его выпить, то они из лейки вливали мне его в рот, и я чуть не захлебнулся молоком. Затем они раздевали меня догола, мазали мёдом и, вываляв в перьях, заставляли бегать по пасеке. В результате их издевательств я был беспощадно искусан пчёлами, что нанесло огромный вред моему здоровью. Особому надругательству подверглась моя жена Сара, которую заставили перемывать пол в курене 12 раз, объясняя это приучением грязной жидовки к немецкому порядку (Ordnung). После этого истязания она так и не смогла разогнуться. Кроме того, после каждого раза как она мыла пол, меня с ней заставляли на мокром полу танцевать «Семь Срок» в течении 2-х часов под скрипку на которой играл мой старший сын Аркадий. Естественно оставались следы, которые и были признаками неаккуратности а, следовательно, пол подлежал перемыванию. Младшего же сына Бэнечку они заставляли произносить скороговорку «Ехал грека через реку…» до тех пор, пока он не научиться говорить не картавя. В качестве штрафа они заставляли его всякий раз выпивать сырое яйцо, так что он выпил все яйца, которые нашлись в нашем курятнике и у соседей, и тем самым погубил своё здоровье, приобретя устойчивое отвращение к сырым яйцам. Таким образом, всё моё семейство и я, в том числе, подверглись со стороны казаков гнусным надругательствам.

   Мне так же было запрещено ездить в кабине автомобиля, поэтому я вынужден был ездить в кузове. В результате такой дискриминации я получил многочисленные ушибы различных частей тела, особенно головы и даже обморожение части лица, конкретно - носа. Несмотря на честно выполняемую работу по сбору продовольствия для германской армии, а конкретно пера и пуха, я был выброшен из кузова вместе с мешками пера и пуха при обыске автомобиля казачьим патрулём при въезде в город Новочеркасск как подозрительная личность. Затем они меня поставили раком, и я получил несколько ударов ногой ниже поясницы. Это надругательство над моим телом сильно унизило моё достоинство….»

Из заявления Сары Иосифовны Рацек в НКВД

  Когда Ляксевич я был в лагере,то со мной рядом на нарах парился бывший энковидист. Вот он мне и рассказал об одном заявлении, которое попало ему в руки. Я кое што запомнил и сейчас тебе перескажу.

«…..Я, урождённая Рацек Сара Иосифовна (по матери Абрамсон), до войны проживала со своими родителями в Старом Осколе. Отец мой Борис Иосифович Рацек, служил в НКВД и был начальником лагеря. Когда немцы стали подходить к Старому Осколу, он вывез меня и мою мать в деревню. Когда пришли немцы, то крестьяне мою мать как еврейку выдали её немцам, и те отправили её в лагерь. Перед арестом моя мать успела уговорить соседку, хохлушку, выдать меня за свою дочь, заплатив ей за это золотыми зубными коронками, цепочками и кольцами убитых в лагере заключённых, которые оставил ей муж. В это время мне было 7 лет. После первых арестов немцы никого не трогали, и жизнь наша была спокойная. Однако, через некоторое время на постой в деревню стали казаки, служившие у немцев. Они люто ненавидели коммунистов, комсомольцев и евреев. В течение двух недель они выловили всех прятавшихся от немцев коммунистов и комсомольцев и затем их казнили. Евреев же они всех сдали немецкой администрации, которая отправила их в лагерь. Из всех наших знакомых уцелела я только одна и то благодаря тому, то просидела в подполе несколько месяцев, пока казаки не ушли из нашей деревни. Я требую найти и расстрелять этих зверей казаков…..»

   Читая эти листочки, я подумал, что все эти действия казаков во многом были не чем иным, как запоздалой реакцией на террор и насилие, совершаемые большевиками как в ходе установления большевистской власти на Дону, так и после её захвата. Так решение Донбюро объявляло насущной задачей «вопрос о полном, быстром и решительном уничтожении казачества как особой бытовой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, активно контрреволюционных, распыление и обез­вреживание рядового казачества». Коммунисты делали главную ставку на насилие и террор не только по отношению к казакам, но и к членам их семей. Против казачества под руководством международного сионизма и масонства фактически было совершено тягчайшее преступление, квалифицируемое как геноцид. Ответствены за геноцид, прежде всего, Ленин (Бланк), Троцкий (Лейба Бронштейн), Свердлов (Янкель Эйман). Янкель Эйман, всю свою сознательную жизнь проведший в уголовной среде, как бандит, террорист и как профессиональный организатор заказных убийств, которого боялись и Ленин и Троцкий, был доверенным лицом американских сионистов и под свои непосредственным командованием, имел группу из американских евреев анархистов (специальная группа натренированных наёмных убийц) предназначенных, для выполнения специальных операций и для совершения секретных террористических актов. Все эти спецоперации были хорошо оплачены русским золотом и выполнялись они в строжайшей тайне, строго следуя специальным указаниям американских сионистов. Именно Янкель Мовшевич отдавал команду о поголовном уничтожении казачества и возглавлял так называемых "сектантов от большевистской партии" в правительстве большевиков, которые проводили линию американских еврейских банков.

   Но гнуснее и преступнее всего была созданная коммунистами нравственная кабала: они наложили руки и на внутренний мир казачества, принуждая его думать только по-своему, то есть по иудейскому, прикрепив казаков к земле, создав новое колхозное рабство. Сама жизнь под властью диктатуры коммунистов стала страшнее смерти. И, это им всё отрыгнулось, когда на Дон пришли немцы. Сегодня мы не сможем влезть в шкуру и понять тех, кто был в казачьем корпусе фон Панвитца и поэтому не имеем никакого же морального права ни судить, ни осуждать тех, кто воевал в его казачьем корпусе. Ибо сказано в святом писании «Не судите, да не судимы будите».

   Если кадеты скинули цкря и захквфимв лвасть разрушили Россию преаратив её в трупп то большнвики сосотоявшие из евреев интернауионалистов, или по другому из отбросов еврейского народа предсталяли их себя стаю гиен накинувшихся на трупп Имперской России и ставших рвать его в клочья жадно глатая один кусок за другим и не желая ни с кем днлться из других стай. ссиюпреаратив её в труппиорнов это видел и поэтому подходил к ним осторожно, как подходят к дикому зверю.Ммиронов не полюбил кадет, так как они не собирались исполнять чаянья сектантов, а по отношению к ним выступали как паны и хозяевава. Большевики же наоборот "братались с сектантами", заигровали с ними, старались привлечь сектантов на свою сторону, видя в них таких же гиен как и они сами. Однако когда сектанты захотели отделиться и ыйти из под власти большевиков нп них напали, как нападает одна стая гиен на другую более слабую, то есть им устроили резьню и пустили кровь. За этим следил вожак гиен-большевиков Ленин Одни гиены пажирали других, более слабых. .