Это было любимым машинным делом — возиться в грязи, грызть чёрную, раскисшую, словно каша, землю зубами колёс и рычать, словно собака, не желающая делиться с хозяином своей добычей. После ливней дорога всегда размокала, а кое-где и вовсе исчезала под водой. Её и дорогой нельзя было назвать. Любители острых ощущений, кто на чём и кто за чем, ползли по ней где придётся, лишь бы прорваться в тайгу. А этот отрезок был самым противным. Узкую котловину с обеих сторон зажимали высокие, крутые сопки, и в самой низине, всегда сырой, заросшая, как лесной бродяга, пробегала небольшая речка. Вдоль нею и тянулась дорога, по которой надо было ехать.

С большим трудом машина всё же выползла из глубокой ямы, и Матвей с облегчением вздохнул и заглушил двигатель.

Это были ещё цветочки. Уж он-то прекрасно понимал, куда умудрился вляпаться на своей машине. Вся надежда и была только что на везение да на новые колёса. Ну и на лебёдку.

Глядя на раскисшие, словно кисель, колеи, уходившие самому чёрту в задницу, не всякий искатель приключений рискнул бы ехать вперёд, и Матвей в сотый раз ловил себя на мысли, что уже неоднократно пожалел о том, что сорвался с места и залез в эту чёртову дыру.

Густые зелёные сопки, постепенно меняя друг друга, уходили всё дальше в лесную глушь, неотступно сопровождая своим угрюмым взором речку Манжурку и всех тех, кто совал свой нос в эти дикие места, медвежий угол, как иногда называли местные здешний край.

Где-то у подножья высокого ряжа, что шёл вдоль Амура водоразделом, стояла его пасека, одной ногой касаясь всё той же Манжурки. Место там было дикое, и ему позарез надо было попасть туда. Обстоятельства того требовали.

Вода, грязь вперемешку со всяким лесным хламом — всё это и было той дорогой, по которой предстояло ехать дальше.

Выжав педаль газа до пола, Матвей направил машину прямо в самое месиво, на ходу стараясь ухватить колёсами почву потвёрже. Когда очередная болотина осталась позади, он ещё раз остановился и заглушил двигатель — машине надо было дать хоть немного остыть. Вода в радиаторе уже почти кипела.

Спешить было особенно некуда, но и торчать в этой грязи ему тоже не хотелось. В голове грезилось тихое уединение на пасеке, потрескивание дров в печке, и вкусная еда. Но что бы добраться до всего этого, надо было всё как следует взвесить, выбрать правильно «дорогу».

Близилась зима, а значит, всё чаще напоминали о себе медведи. Напасть была похлеще пожара и даже туристов, которых Матвей терпеть не мог. У медведя все песни про мёд. Хуже гостя пасеке быть не могло, и вывеска «Мёда нет» косолапых разбойников не останавливала перед грабежом.

Они напомнили о себе ещё в конце августа. Год выдался никчёмным. В тайге был голод, а где-то в Амурской области, как всегда, горели леса. Вот и сбился зверь вокруг неубранных полей да пасек в поисках корма. Склоны сопок были сплошь изрыты кабанами; прочёсывая дубняки, кабан тоже на месте не стоял, порой даже выходил на поля, где его уже караулили деревенские мужики.

С медведем всё было иначе. Один визит косолапого на пасеку мог сулить большие неприятности. Отвадить гостя от вкусного мёда очень трудно. Участь таких медведей была одна — в расход. Их убивали на месте преступления без сожаления.

Матвею жаль было таких лесных бродяг. Не в пример кабанам, медведь своенравный и вовсе не так глуп. К кабанам у Матвея жалости не было. Мясо да и мясо. За медведей же у него всегда болела душа, словно было между ним и зверем что-то общее. Но запах мёда всегда сводит с ума косолапых. А когда дело касалось своего, кровного, то выбирать не приходилось. Слишком дорого доставался мёд.

Воды становилось всё больше. Уже вся низина была залита водой. Ещё были видны следы недавнего потопа: вывернутые с корнями деревья, разный таёжный мусор, принесённый бешеным потоком и висевший высоко над землёй. Картина удручала и в то же время холодила душу. Окажись кто неделю назад в этом потопе — ему пришлось бы несладко.

Он в сотый раз проклял всё на свете за то, что поленился и не поехал на коне. Не захотел бить задницу в седле. Вот теперь было самое время раскаиваться, догонять вчерашний день.

С грустью посмотрел он на крутой склон сопки, где проходил «скоп», старинная дорога, приспособленная для телег, и конечно, тоже не подарок. Слишком узкой была она для машин и проходила над самым обрывом. Полетали с неё мужики. Поэтому и боялись скопа панически. Когда-то по нему возили дрова для пароходов. Отгребли от склона, вот и делов. Но машина не телега. В ней и вес, и ширина. Скопа Матвей не боялся, однако, возвращаться было уже поздно.

Он переключился на пониженную и поддал газу. Его «лошадка» пока работала исправно и сбоев не давала. Плюс новая резина, лебёдка с длинным тросом. Когда он прикинул всё это в уме, то на душе стало немного веселее. «Прорвёмся, — успокаивал он свои дымящиеся, как старые тормозные колодки, нервы. — Выскочим».

Оси уже были скрыты водой.

— Хоть брюхо отмоешь, — шутил он, наблюдая, как из-под колёс вылетает чёрная жижа. Машина ревела и упрямо ползла, хоть и медленно, вперёд, словно это был не кусок железа, а живое существо.

Где-то впереди его ждал брод. Умом Матвей понимал, что там творится, и что наполненная дождями река не сулит ничего хорошего. Но отступать было не в его правилах. «Жаль, не на танке», — подумал он, вглядываясь в мокрое месиво впереди себя. Вспоминая армию, он, конечно же, видел разницу, хотя бороться за жизнь приходилось и там. И всё же в армии было проще. Да и по прошествии лет всё, что было связано со службой, казалось детской игрой. Здесь же была реальная жизнь, и всё зависело только от него самого.

Он проверил дробовик. Оба ствола были заряжены картечью, на всякий случай, и было бы обидно не использовать его, выйди из леса зверь. А такое бывало не так уж редко.

Место, где он уже битый час полз со скоростью черепахи, литрами сжигая бензин, было всегда сырым и напоминало лабиринт. В этих лабиринтах разбухшая от осенних дождей Манжурка могла показать свой истинный, дикий нрав, не разбирая, где свои берега, где чужие. После ливней она уже неделю не могла успокоиться и ревела совсем рядом с дорогой. Матвей с замиранием сердца вглядывался в свинцовую поверхность реки, мелькавшей среди густого подлеска.

И всё же, несмотря ни на что, Манжурка ему нравилась. Здесь был свой, особый климат. По склонам было полно лимонника, а в самой речке никогда не переводилась рыба. Заходила даже красная, на нерест. Вот только любителей, желающих бесплатно брать всё это, было, хоть отстреливай. Поэтому такая дорога его вполне устраивала. Не каждому по зубам. А он уж как-нибудь.

Ему не раз довелось попадать в разные передряги. И с медведями, и с пьяными бродягами, что были опасней любого зверя. Усмирял он и очумелых коней. Всякое бывало на его веку. Да и брод был делом обычным в лесной жизни. Но то, что он увидел, заставило автоматически потянуться за куревом. Горло сдавило, а взмокшие ладони похолодели.

Матвей прикинул в уме глубину и усомнился в правильности своего решения. Машина, как бездушное животное, готовая к смертельному рывку, мерно выплёвывала отработанное топливо, двигатель подстрекательски тарахтел и ждал команды «фас».

Прикрепив дробовик к гамаку, что тянулся вдоль кабины, он уложил всё барахло в рюкзак и закрепил его на двигателе. Потом судорожно несколько раз затянулся, выплюнул недокуренную папиросу в окно и рванул на полную.

Вырвавшись из береговой жижи, «шоха» немного подпрыгнула, на долю секунды зависла, как в невесомости, и с грохотом ударилась своим брюхом о поверхность несущейся воды.

Тяжёлая машина погружалась слишком долго, и только в это мгновение до него дошло, что он сотворил глупость. Наконец, колёса коснулись дна реки, стремительное течение навалилось на машину всей своей массой, словно это был не грузовик, а детская игрушка, и Матвей понял, какой мощью и силой в действительности обладает Манжурка, когда разозлится.

Изо всех щелей в кабину хлынула вода и стала быстро заполнять салон. Не сбавляя газа, Матвей попытался развернуть морду против течения, он чувствовал, как его всё больше разворачивает и начинает протаскивать к ямам. Слишком большим было сопротивление и ничтожно малым вес его машины по сравнению с напором воды. В растерянности он завертел головой и с ужасом увидел, как из-за поворота выносит дерево.

Матвей оцепенел. Руки беспорядочно дёргали рычаг переключения скоростей, а сам он неотрывно, словно загипнотизированный, смотрел и ждал, когда эта торпеда протаранит его машину. Подобно крейсеру, дерево пронеслось в нескольких сантиметрах от кабины. Он кожей ощутил металлический скрежет скрытых водой веток и облегчённо вздохнул.

Неожиданно двигатель чихнул, потом взревел оттого, что Матвей до отказа выжал педаль газа, и вдруг заглох. Он оказался в аккурат между двумя берегами Манжурки.

Сначала ему показалось, что он оглох. Где-то в машине ещё происходили какие-то звуки. Что-то жужжало, стукало и даже свистело. Но умом Матвей понимал, что машина умерла и он остался один на один с тем, что его окружало, и с той тишиной, которой ему не дано было услышать раньше, когда работал двигатель. По-прежнему вокруг бурлила вода, шумели от порывов ветра прибрежные тальники, и где-то в их густых зарослях каркали вороны. Но с того мгновения, когда заглохла его машина, в мире воцарилась тишина. И в ней он осознал себя ничтожным, ни на что не способным существом.

Неожиданно берег пришёл в движение, и Матвей почувствовал, как машину медленно потянуло к ямам.

Идея пришла неожиданно.

Словно на бессознательном уровне, не раздумывая, он включил скорость и повернул ключ зажигания до упора, даже не зная, что из этого получится. Машина, словно ужаленный конь, взбрыкнула и продвинулась на несколько сантиметров.

С замиранием сердца, опасаясь, как бы не вспугнуть его птицу удачи, он ещё раз повернул ключ, и движение повторилось. Машина медленно продвигалась.

— Только бы не сползти в ямы, — повторял он. — Тогда уже точно не выбраться.

Холодной воды он не чувствовал. Всё его тело ходило ходуном от волнения, от осознания зыбкости своего положения. В голове кипело, как в радиаторе.

И всё же левое колесо сползало в яму. Машину накренило, и вода стала заливать через открытое стекло.

Им овладело страшное отчаяние. Видеть это было выше его сил. В какое-то мгновение он уже подумал бросить машину и махнуть на всё рукой. Страх захлестнул его и подступил к самому горлу. Ему вдруг стало противно и стыдно за свою самонадеянность. Машина всё глубже уходила под воду, а он, в полуистеричном состоянии, словно маятник, продолжал поворачивать спасительный ключ, выжимая из аккумулятора последние сгустки энергии. Вся надежда была на этот маленький кусочек отполированного металла, и только в нём было его спасение.

Он уже представил, как машину утащит на глубину, в заиленные икромёты, и уже никакой экскаватор не откопает её, да и не найдёт в этой «вонючей» Манжурке.

Незаметно машина выправилась и поползла вверх. Левый бок чуть-чуть приподнялся, и вода отошла от приборной панели. Матвей с облегчением вздохнул, хотя расслабляться было ещё рано, очень рано. Но в душе у него уже всё ликовало. Машина медленно ползла вперёд. Судорожно вздрагивая, она не хотела умирать. Цепляясь за скрытое водой дно, она рывками, сантиметр за сантиметром, выбиралась из глубины, и когда задние колёса выползли из ямы, он открыл дверцу и едва не вывалился из кабины вместе с водой.

Выбравшись из машины, он пробрался в кузов. Там всё ещё было полно воды и всякого хлама, что натащило рекой.

Усевшись на кабину, он скинул кирзачи и сунул их под «запаску». Только сейчас он почувствовал, как чертовски вымотался. Сил не было ни на что. Он окинул панораму грустным взглядом и усмехнулся: «Жаль, что никто не видел прыжка».

Со всех сторон на него по-прежнему смотрели угрюмые сопки, и почти до самых их подножий стояла вода. Начинало смеркаться. В этой борьбе он даже не заметил, как прошёл день.

Радоваться особых причин не было. Его машина, гордость и радость, являла собой жалкое зрелище. В уме он прикидывал, что придётся ремонтировать, а что-то даже выбрасывать. Этот дерзкий прыжок выходил ему боком.

Бросать машину на берегу среди грязи не хотелось, но ещё больше не хотелось плестись до пасеки на ночь глядя. Он решил заночевать здесь

Порывшись в рюкзаке, он нашёл завёрнутый в тряпку шмат сала. Нож всегда был под рукой. Он нарезал хлеба. Пара булок всё же промокла, но за это Матвей уже не переживал. Не спеша пережёвывая свою убогую пищу, он помечтал о горячем чае. Вокруг было полно воды, а его мучила жажда.

Спускалась ночь, а вместе с ней холодный осенний туман. Матвея передёрнуло от холода и сырости. Он закрыл окна и разложил гамак. Холод шёл отовсюду: от мокрой земли, от штанов. Его телогрейка тоже наполовину была промокшей. До него дошло, что при таком раскладе ему придётся несладко. Он пожалел, что не пошёл на пасеку сразу, когда было ещё светло. «Хрен бы с ней, с водой. На пасеке печка и сухие одеяла». Здесь, в холодной низине, его лесной дом казался раем. Вдруг он отчётливо услышал вой. В глубоком распадке пели свою песню волки. Они рыскали в поисках добычи и, возможно, внимательно следили за ним. На то они и были волками.

Даже чувствуя за спиной холодный металл своего ружья, Матвей испытал нескрываемый страх. В тяжёлые для людей времена эти звери почему-то всегда были рядом. Что-то надломилось в нём от этого звука. Где-то на склоне выл такой же, как и он, волк одиночка, и от этого сравнения на душе стало ещё тоскливее. Вой, пронзительный и унылый, повторился ещё раз. Потом наступила гнетущая тишина. Матвей сжал кулаки и заскрипел зубами.

Где-то должны были быть сухие тряпки. Но после плавания даже резинка его трусов была мокрой. В бардачке и том было мокро.

Он вылез из гамака, больше напоминавшего ложе для покойника, и стал вытряхивать рюкзак, чтобы сунуть в него ноги. Вдруг из мешка что-то вывалилось и брякнуло о железный пол. В груди ёкнуло. С замиранием сердца он пошарил в темноте и нащупал стеклянную бутылку. Это была самогонка. Самая обыкновенная бутылка с самогоном, запечатанная полиэтиленовой пробкой. В первые секунды он ничего не мог сообразить. «Откуда?» Словно кто-то подложил ему это спасение. Конечно, в чудеса он не верил, но в который раз подумал о своей счастливой звезде, и было неважно, что кто-то в этот момент сидит у тёплой печки или греется на берегу знойного моря. Он был счастлив.

Он не стал ломать голову над тем, как могла поллитра затеряться в его вещмешке, но в том, что это не было простой случайностью, он был уверен на все сто. Неожиданно он вспомнил о доме, о жене… О том, что всякий раз, когда он бежал в тайгу от хлопот и суеты семейного быта, её образ преследовал его, куда бы ни забрёл он в своих скитаниях и бесконечном бегстве от самого себя. В темноте своего временного пристанища он явственно увидел её глаза. Мысленно прошёлся взглядом по её фигуре, ощутил запах её волос. По собственной воле оказываясь на острие судьбы, он только тогда понимал, что эта женщина была для него подарком и по-настоящему любит его, таким, каков он есть.

Не тратя времени на поиски ножа и кружки, он зубами сорвал пробку и отхлебнул почти половину. Жидкость показалась водой, но уже через минуту из глубины поднялся нестерпимый и до боли приятный жар, словно в нём загорелось солнце. Лава разлилась по всему телу и ударила в голову. На мгновение он подумал, что теряет сознание. Невидимое пламя растеклось по рукам и ногам — эффект был потрясающим.

Потом он удобнее развалился на сидении и откинул голову.

Ему показалось, что кто-то заглядывает к нему через стекло. Чувство было таким реальным, что он задержал дыхание и закрыл глаза от волнения. Кто-то смотрел на него сквозь стекло и ощупывал своими невидимыми пальцами его кабину, выискивая слабое место.

Это был холод. Но над ним он уже был бессилен.

В небе светился звёздный купол. Сказка только начиналась. Матвею подумалось, что все люди слепы и ничтожны в своих клетушках и не видят самого главного. Но для того, чтобы увидеть всё это, почувствовать, надо пережить то, что удалось пережить ему. Побороться за своё место под этим небом.

В своём воображении он ощутил прикосновение мягких рук жены, и ему страшно захотелось к ней. Впереди было много дел. Он не сомневался, что сделает всё, что надо, и вернётся, потому что есть человек, который ждёт его. И, может, благодаря этому всё будет хорошо.